Олег Мироненко - Племя людей

Мы рано начинаем обманывать себя, и быстро достигаем на этом поприще успеха. В первую очередь здесь отрабатывается умение находить изъяны в других, заостряя при этом как можно больше своё внимание на внешнем кипучем мире, дабы отвлечься от вредной привычки погружаться внутрь себя (психологи, кстати, очень это рекомендуют).

Серёжа записался в две секции разом – бокс и дзюдо, что было довольно глупо: нагрузки были приличные и там и там, он начал сильно уставать и иногда тревожно билось сердечко. Детворы было много, тренера частенько отсутствовали в то ли силу служебной необходимости, то ли энтузиазм в них начинал угасать, и тогда занятия сводились к беспорядочным свалкам и потасовкам. В них Серёжа окончательно уяснил для себя, что ни драться, ни бороться ему не интересно: в случае победы ему становилось жалко соперника, а в случае поражения – себя. Золотой серединой поэтому в поединках для него была ничья, и Серёжа подсознательно к ней и стремился. Естественно, что тренера, которых всё же охватывал иногда спортивный зуд, особо его не замечали, а полученных всё же сумбурных навыков ему ну никак не хватало, чтобы отражать дерзкие наскоки плохих ребят, периодически раздававшие ему зуботычины для порядка – гнев и праведная злоба наступали, когда экзекуция уже была проведена и он оставался один. Дошло до того, что ему велели стучать на других, по самым разным поводам. Конечно, он тут же мужественно решил, что доносить ни на кого не будет, и действительно, большей частью так оно и было, но иногда промолчать не удавалось, и тогда он городил небылицу на небылицу, окончательно топя какого-нибудь другого бедолагу, но себя он, конечно же, всегда убеждал, что сделал всё, чтобы выгородить того. В общем, он был хорошим мальчиком, а хорошие мальчики обычно не умеют ни сами постоять за себя, ни объединиться с другими такими же хорошими мальчиками для отпора плохим – чувство стадной безопасности у них атрофировано вследствие хороших бытовых условий.

Но он стойко продолжал реализовываться вовне: учёба, олимпиады, спорт, соревнования по футболу-баскетболу-пионерболу, актив школы, агитбригада…

И однажды у него зашлось-таки сердечко. Это было в кутерьме спортзала, когда слева в грудь вонзился шип и заставил его свернуться. Он кое-как с прижатыми к груди ладонями примостился на скамеечку; жизнь без боли, бурлящая вокруг, не обращала на него никакого внимания. Шип не давал вздохнуть. Мир вокруг раздвоился, размылся, преломился и стал чужой, далёкой и размытой, радугой. Он не испугался, нет – на это не было времени, он только по-детски недоумевал на происходящее. А потом боль ушла также внезапно, как и появилась. «Что же это было?» – не раз потом на разных стадиях существования задавал он себе вопрос. Кардиограмма у него всегда была в порядке. Что, оторвалась какая-нибудь бляшка в сосуде и перекрыла его? А потом сердце, приспособившееся-таки гнать кровь на пределе, справилось ? И вовсе уж в онтологическом смысле – ему было вынесено предупреждение? Дан шанс? Любим мы задавать вопросы, на которых в этой жизни нельзя получить ответ…

А ощущение от присутствия сердца осталось после этого с ним навсегда. И тревожное ожидание чего-то внезапного. Ох уж страшное словечко «вдруг»…

А теперь немного забежим вперёд, чтобы завершить главу. Где-то года через два ему наконец повезло с тренером, и внимания со стороны последнего было вполне достаточным для того, чтобы Серёжу взяли в состав команды для показательных выступлений по рукопашному бою, на 23-е февраля (мол, вот – смена растёт). Всё прошло на одном дыхании. В конце, как водится, надо было что-то ломать, и это были доски. Он бил последним – раз, два, три … и застрял на последней доске (сучок там был, что ли…). Уже смолкла музыка, шоу закончилось, а он всё собирался духом для последнего удара. Наконец он заорал несколько громче, чем надо и… Есть! В вестибюле Дома культуры к нему, однако, подошёл памятный хулиган, небрежно процедил: «Ты, чё, не мог с первого удара сломать? Они же пиленные были – видно же…» В снизошедшем на Серёжу состоянии спокойной эйфории он только смотрел на обидчика и улыбался, не отвечая, и тот вдруг засуетился, что-то ещё пролепетал и быстро отошёл.

Внутри затрепетало тепло. Так он стал Серёгой.

У него было восторженно-подобострастное отношение к красивым людям и вещам; подсознательно он полагал, что они принадлежат к какой-то другой стороне жизни, нежели обычные люди и предметы. Высоцкий вон пел: «В восторженность не верю…», а Серёга верил, хотя и считал, что это не про него, постоянно гримасничая при этом перед зеркалом и натягивая на себя один фальшивый образ за другим.