Татьяна Латукова - Пять, восемь, тринадцать…

Роман Алексеевич удивился фантазии мамы Редди, и беседа покатилась к завершению:

– Я готовлю проект ремонта здания и благоустройства территории.

Надо было с полёта в космос начать. Вернее вышло бы. И дешевле.

– Чем смогу – помогу. Вы можете обращаться ко мне в любое время. Я почти всегда здесь.

– А давно?

– С рождения.

Внимательное сканирование моего лица не помогло Роману Алексеевичу в решении какого-то неведомого ребуса. Но он со значением ответил:

– Я тоже здесь вырос. Мои отец – хозяин «Империал-паласа».

Я мельком бросила взгляд на визитку. Колесников. Вот так номер. С этого бы и начинал. Плакали все мои квоты.

Встав, я светски-любезно прочирикала:

– Я пришлю вам всю информацию завтра, после пятнадцати часов.

– Я не тороплю.

– До свидания.

Несколько дней Роман Алексеевич исследовал свою новую территорию. Но туда, куда надо, не залез. Первым делом должен был бы проверить, куда и откуда трубы идут. А повёл себя как обычный горожанин. Кран повернул – вода потекла, и стоит довольный. И почему наследник Колесникова с пониманием гостиничной архитектуры не в ладах?

В пятницу вечером мы с Маринкой и Володей собрались на традиционную рюмашку и обсудили свои наблюдения. Соседи тоже приметили, что в хозяйственном устройстве отеля новый арендатор мало что смыслит. Но зачем тогда он его арендовал? Неужели Колесников старший не мог найти сыночку место поприличнее «Надежды»?

Ничего не понятно.

Мы с отцом проведываем Бабаню по очереди. Это неудобно и отнимает много времени, но не бросать же старушку совсем в одиночестве. Бабаня живёт в своём старом доме, и все разговоры о том, что можно было бы занять апартаменты в отеле, воспринимает в штыки, как попытку нерадивых потомков отобрать последнее. Она ещё бодра и готова сутками резать свои сложные салаты, однако разум всё чаще подводит её, и я задумываюсь о том, что однажды она начнёт забывать выключить плиту. Пока до такого не доходило, но отдельные звоночки тревоги уже прозвучали.

Моё отношение к Бабане противоречиво и исполнено с одной стороны, детских обид, с другой стороны, взрослой благодарности. Она меня растила, учила всему, что знала сама, а в её строгой требовательности, стоившей мне многих слёз в детстве, не было собственно злости. Ей было за шестьдесят, когда вдруг оказалось, что надо растить ещё одного ребёнка. Это была непосильная нагрузка, и то, что Бабаня доводила меня до слёз, было результатом её внутренней усталости.

Лет в двенадцать я заявила Бабане, что хочу стать актрисой. Бабаня удивлённо подняла брови, а через неделю передо мной легло несколько листов убористого текста. Краткий перечень того, что мне надо прочитать, освоить, выучить наизусть. Я начала учить какую-то пустяковую роль, а заодно выслушивать издевательские комментарии Бабани. Она твердила, что я некрасива, плохо говорю, нелепо двигаюсь, и никогда не смогу никому понравиться. Я упрямилась, но силы были неравны. И я сказала себе, что всё это кривляние на публику – не для меня.

Через какое-то время я увлеклась наблюдениями за улитками и червяками, которые обитали в нашем дворике. Да и пустоши вокруг лиманов кишели разной мелкой живностью. Я глотала книжки по биологии, ковырялась в маленьких норках и даже раздобыла рекламную брошюрку биофака столичного университета. Бабаня предложила мне ощипать и разделать курицу. С этим я справилась. Но потом за ерундовую провинность Бабаня растоптала большую виноградную улитку Аниску, которая жила у меня в стеклянной банке. Я была безутешна всё лето. С биологией было покончено.

За год до окончания школы я вообразила себя художницей. Я измалёвывала альбом за альбомом и уже мысленно представляла, как открываю выставку своих работ. Бабаня честно сказала, что по художественному профилю я не смогу никуда поступить. Во-первых, я не умею рисовать носы и уши. Во-вторых, у меня нет никакой протекции, а без этого делать в искусстве нечего.

В конце концов, я никуда не поехала. Но не потому, что поленилась или не могла придумать очередное призвание. Мамася, много лет стоически терпевшая все загулы отца, вдруг нашла себе другого мужчину. Эту находку, конечно, тоже надо было спасать, вытягивать со дна, воспитывать, но размах задачи требовал того трагизма и страдания, до которого мой родитель не дотягивал.

Отец, благосклонно принимавший свою роль спасаемого, остался без воспитания. И его хватил инфаркт. Заниматься привычными делами он не мог, да и Бабаня враз сдала и постарела. Пришлось мне подхватить семейную традицию и вжиться в образ скаредной владелицы курортных коек.