Лидия Сычева - Сёстры. Сборник

– Сама.

– Но с чего ты решила, что миссионеры именно мы?

– Подходим по все статьям.

– Подожди, но ведь, насколько я помню, этих миссионеров и на кострах жарили, и камнями забивали, и тиграм оставляли на съеденье!

– Это уж как крутиться будем, – младшая сестра лукаво улыбается, потягивается, распрямляя уставший позвоночник, и, уловив в лице Ларисы смешанное чувство сомнения, растерянности и тревоги, ободряюще смеется, – брось, не бери в голову, я пошутила…

Через месяц, когда картошка была выкопана, погреб заставлен банками с компотами, соленьями, маринадами, а хата побелена снаружи и внутри, они разъезжаются. Мать с отцом провожают дочерей до яблони за двором. Лариса едет с Верой в райцентр, а дальше, в область, младшая двинется сама. Объемистые сумки с деревенскими гостинцами оттягивают руки. Мать, не скрываясь, плачет, рот от боли у нее кривится. Отец, не зная как выразить сочувствие, гладит ее по плечу. Сестры, напротив, мало печалятся. Здесь, в родительском доме, они почти соскучились по прежней жизни, той, где сами себе хозяйки.

– Все, дальше не провожайте! – командует Лариса. – Давай твою сумку, – приказывает она младшей сестре, – понесем на две руки!

Они идут по проселочной дороге к асфальту, стараясь не горбиться под тяжестью. Родители долго смотрят им вслед, а с раскидистой яблони уже летят первые осенние листья…

Зима в этом году рано легла. Дворники не успели листья убрать, утром проснулись – снега по колено, а небо морозом затянуто.

В редакционном кабинете одной из столичных газет сидели четыре сотрудницы, одетые по-зимнему. Холода застали врасплох хозяйственные службы, так что про отопление в ближайший месяц нечего было и думать – трубы полопались. Но женщины, увлеченные беседой, похоже и не замечали выступившего по углам инея, застоявшегося в каменных стенах ледяного воздуха. Наталья Петровна, из-за которой все и собрались, даже расстегнула кроличью шубку, сняла шапку. «Героине дня» было под пятьдесят, выглядела она вроде бы и по возрасту, но совсем не оскорбительно для глаз. Лицо ее, с приятными славянскими чертами, излучало неподдельную доброжелательность и незлобивость. Белокурые волнистые волосы Наталья Петровна любила собирать в благородные прически, обнажая маленькие, чувственные ушки, в мочках которых всегда светились сережки с лазурью – под цвет глаз. Спецкора Цареву обожали читатели, любили дети (в том числе и собственный сын, результат позднего неудачного брака), уважали сослуживцы. Сегодня Наталья Петровна, несмотря на усталость, – она только что вернулась из недельного путешествия во Францию – выглядела особенно хорошо. Густые волосы, красиво перевитые сединой, богато блестели; блестели и от непроходящей прозрачной влаги глаза; и брошка перламутровая у воротничка блузки тоже блестела.

– …Вышла я в аэропорту де Голля, стою, а меня никто не встречает. Десять минут жду, пятнадцать, уже рейса нашего нет, чемодан и я – на весь зал. В голове стала прокручивать всякие ужасы, – вздохнула Наталья Петровна, представив то, что могло бы случиться.

– Да-да, сколько наших девушек завозят за границу, бросают и добывай себе на пропитание, чем можешь, – подхватила завхозслужбой редакции Соня, высокая грудастая женщина в драповом пальто и рыжей тесной шапке. – Рисковали вы, Наталья Петровна!

– Вот-вот. Ладно, думаю, не пропаду. Деньжонки кой-какие есть, переживу. А тут ко мне француз в униформе склоняется, весь в учтивости: «Мадам, мадам»… Они знаете как к женщинам относятся?! – рассказчица торжествующе обвела взглядом притихших собеседниц. – На ногу если кто наступит – трагедия! Или: я, помню, замечталась, иду через дорогу, очнулась – красный свет. А движение страшное, восемь полос; я быстрей юбку подобрала, засеменила. А машины все стали, водители повыскакивали, улыбаются, «проходите, мадам»… В дверях – всегда пропустят, если знакомый встретится, то ручку норовит поцеловать…

– Петровна, вы бы не сбивались с темы, – подала организующий голос самая молодая из собравшихся, чернявая, с головой похожей на валенок, журналистка аналитического отдела. – Дальше как события развивались?

– Ну, он мне: «Мадам, мадам», – и еще чего-то. Мне французский как тарабарская грамота. Он тогда по-английски: exit, exit. 1 1 Выход, выход ( англ. ). Оказывается, я не у того выхода стою. Кое-как объяснились. И только я из зеркальных дверей шаг сделала, слышу крик: «Наташка, cher moi, cher moi 2 2 Ко мне, ко мне ( фр. ). !» Катится колобком мой француз, Бернар, налетел, обхватил, целует, плачет, усами колется – у них там мода что ли такая, все усы отращивают буденовские – лопочет по-своему. Я думала, он меня задушит, – Наталья Петровна смахнула слезинку. – Девочки, меня никогда за всю жизнь так не принимали, нигде, – торжествовала она. – Любое желание – на перевыполнение. В квартиру завел – я ахнула: мой портрет – на всю стену. Цветной. В каждой комнате – мои фотографии. Даже, извиняюсь, на стенке в туалете портрет.