Вениамин Бычковский - Час пик (сборник)

Правда, в эти же дни в его мастерской появлялись друзья, знакомые, и каждый, поздравляя его с выставкой, старался не касаться решения Союза, хотя все уже знали об этом, и в хвалебных речах гостей угадывалась какая-то недосказанность, а в глазах читалась если не ложь, то сомнения. А теперь и его самого стали одолевать сомнения: «Может, и вправду надо что-то менять в своей живописи?»

Он перебрал свои наброски, рисунки, просмотрел папки с новыми этюдами, развернул к стенке незаконченные работы – всё казалось бессмысленным в настоящее время… «А другого времени может уже и не быть», – подумал Алексей.

Всю следующую неделю Алексей не рисовал. Он молча сидел в мастерской с одной мыслью: «Что делать дальше?» И тогда к нему пришло решение – всё бросить и выехать из города. Хоть что-то поменять в окружающей обстановке, пусть и на время. Тут он вспомнил предложение самого надёжного друга Ивана – отдохнуть в деревне его родителей. Деревня находилась в сказочном месте, где были все прелести Южного Урала: лес, горы, горная река!

Алексей и раньше бывал там, ещё при жизни родителей Ивана, но в последние три года он не выезжал туда. Алексей позвонил Ивану, после чего стал собираться в деревню.

На следующий день к вечеру Алексей с Иваном были уже в деревне. Во дворе и в доме было всё по-прежнему, только большая комната напоминала теперь мастерскую. Вдоль стен стояли подрамники с натянутыми холстами, подготовленные к работе; у окна стоял мольберт; стол был заставлен гуашью, коробками с тюбиками красок, а украшением стола был большой глиняный кувшин, из которого, как цветы, торчали кисти всех размеров. По всему было видно, что Иван не забывает родительский дом.

Но сейчас Иван спешил в город, поэтому, переночевав и обговорив с Алексеем хозяйственные вопросы по дому, рано утром уехал. Попрощавшись с ним у калитки, Алексей не стал возвращаться в дом, а решил прогуляться за деревню, где прямо за домами возвышался крутой склон, по которому разбегались в разные стороны большие сосны. Алексей сразу вспомнил одну из лучших картин Ивана, где он запечатлел именно этот склон.

«Да, здесь есть что рисовать!» – отметил Алексей, сворачивая из проулка на главную деревенскую улицу. И всё же своих планов – отдохнуть от живописи, от людей, от города – он не поменяет, настраивал себя Алексей. Он просто будет лазить по склонам, ходить к речке, рыбачить, гулять по лесу… Он очень устал от города, устал от работы и беготни – безумно устал, устал снаружи и изнутри. Возможно, это и называется отчаянием? Всю эту усталость надо быстрее сбросить с плеч и с души. Хорошо бы сбежать, как в детстве, с высокого склона и почувствовать себя беззаботным мальчуганом.

Он шёл по главной улице в сторону склона. Но шёл не по асфальтовой дороге – вероятно, единственной в деревне, – а тихо шагал по тропке вдоль забора. Он боялся разбудить деревню: на улице ни ветерка, ни шума, земля мягкая-мягкая! Скоро она совсем пропитается солнцем и будет пахнуть свежеиспечённым хлебом! От деревни всегда исходит тёплый запах. А ещё деревня вызывала в нём глубинное чувство нежности и сладкой грусти. Видимо, от матери он унаследовал тоску по деревне и с годами всё острее реагирует на деревенский воздух. Вот и сейчас его сердце учащённо забилось, он стал глубже дышать и ко всему тянуться. Он увидел глиняный горшок на заборе и приостановился, чтобы лучше разглядеть его. И вдруг ясно осознал, что смотрит на горшок таким же слепым взором, как и горшок «смотрит» на него.

«Как же я рисую, если не вижу главного? – задумался Алексей, глядя на горшок на заборе. – Смотрю на горшок и не чувствую его глины, не ощущаю его глубины? Точно из него выплеснули не только скисшее молоко, но и всё прошлое. Мало того, посадили на кол, как деревенского колдуна…»

Он пошёл дальше по улице, а слепой горшок, и на колу не потерявший колдовской силы, не покидал его мыслей. Не будет колдунов – не будет сказок, а не станет сказок – исчезнут и деревни… С давних времён у наших дедов были дома из смолистых брёвен, которые уже тогда плакали смолой на солнце, как будто знали, что им недолго осталось оберегать крестьян; были колодцы с журавлями, которые так и не смогли утолить жажду людей; была крестьянская одежда свободного покроя, чтобы человек не чувствовал себя стеснённым ни в работе, ни в отдыхе – и всё это было бесконечно большим, бесконечно близким! Почти каждая вещь была чудесным сосудом, из которого они черпали нечто духовное про запас. А что у него в сердце про запас? Только детство.