Ислам - Вагабонды. Ответственность за публикацию книги взял на себя игил

К сорока семи годам у Лидии Петровны не было ни мужа, ни детей. Судьба, прожитая фактически вхолостую, высушила в ней всю женственность, авантюризм, игру. Не замечая оскорблений со стороны подчиненных, или делая только вид, она тихо и сухо исполняла свою роль, почти ничего не требуя, едва ли к чему придираясь. Говорят, в лучшие ее годы, задолго до моего появления здесь, ресторан своей популярностью и оборотами был полностью обязан этой женщине. Она дышала здоровьем, свежестью, была полна сил и азарта. Порой безрассудно она всем своим существом отдавалась профессии. Держала под жестким контролем все до самой мелочи. Концептуальные новшества, незаурядный тонкий подход к решению производственных задач, позиция равного с подчиненными, чуткость до их просьб – были обычными признаками стиля ее работы. За это ей отвечали любовью. Но какие-то неизвестные мне повороты в ее жизни или пронесенный сквозь года груз мыслей и душевной боли перечеркнули в ней интерес к самой себе. Она стала злоупотреблять алкоголем, начала курить, делая это неумело, по-детски. Сталкиваясь иногда с ней в коридоре, я видел, как ее опустошенный отрешенный взгляд пробегал мимо моего лица, мимо этих белых стен, мешков, коробок, казалось, он бежал куда-то далеко мимо всего человеческого. Часами она могла сидеть в своем полупустом кабинете наедине с одними и теми же меланхоличными, абсолютно монохромными мелодиями французского композитора, что-то нашептывающими ей о лете семьдесят восьмого на улице водопадов. Лишь изредка она выглядывала в зал с целью сказать официантам, что нужно бы чуть быстрее обслуживать, убрать вон те два стола и… и… и… перестаньте же жевать жевавчвчк. Но, не успев выговорить последнее слово, скомкав как-то неуклюже свое замечание под девичий ядовитый смешок, брызнувший откуда-то из-за спины, она стыдливо, прикрыв двумя ладонями лицо, убегала прочь к себе в кабинет в холодные объятия Яна Тьерсена, сглатывая подступивший к горлу соленый комочек горя. Никто, разумеется, на ее просьбы не реагировал.

Прошло уже минут пятнадцать. Я был без шапки. Все крыльцо оживленно хохотало и тряслось. Я старался не отставать. Часто нам приходилось ждать до получаса, пока, наконец, двери не отомкнутся, и мы не приступим к работе. Этот ритуал дружественного всеобщего поношения стал излюбленной местной традицией. Можно предположить, что многие из моих коллег по пути на работу сочиняли в уме колкие фразы в ее адрес. Каждый по очереди вкидывал в общую копилку по одному оскорблению, грязному слову. На молодых красивых лицах читалась сладкая ненависть, искрящаяся злоба, даже некоторое самолюбование. Весь этот негативный вброс от ребят исходил со смаком, с напыщенным причмокиванием. Сам того не осознавая, каждый испытывал сладостное удовлетворение от брошенных с размаху слов. Щенячья радость одолевала всех от совместного приятного времяпрепровождения, от полного единодушия и всепоглощающего восторга. Взаимопонимание и общая поддержка царила в эти минуты. Нисколько не брезгуя, я автоматически включался в этот стихийный водоворот и утолял свой внутренний голод, вклиниваясь со словами – «После нее в туалет невозможно зайти. Вонина вонини полнейшая». Дамы смеялись громче всех.

Рабочий день длился невыносимо долго. Рутинные, однообразные действия вгоняли меня в тоску. Хотелось набить кому-нибудь лицо – себе, например. Небольшой закуток пространства, в котором суетились пять ребят вместе со мной, выглядел со стороны как человеческое густое варево. Вертлявые, почти безостановочно повторяющиеся движения мои и других людей заставляли посуду, приборы, продукты, пакеты и прочие, прочие предметы – все, что находилось вокруг – двигаться буквально в музыкальном пищевом танце. Шум льющейся воды из-под крана вторил шипению и бульканью всевозможных мясных бульонов. Конвульсивный стук ножа резонировал с судорожными ударами деревянного молотка. Щекотливые звуки от передвижения по столу шуршащих тарелок, сложенных одна на другую в ровную цилиндрическую башню, аккомпанировали плотному, сухому звуку соприкосновения фарфора с железной прямоугольной поверхностью.

В моих ушах весь этот злозвучный гвалт оседал толстым шумовым налетом, доводившим меня буквально до сумасшествия на всем пути от нашей раздевалки вплоть до моей постели, вплоть до моего сна. Я чувствовал неприятный дробящийся на осколки треск внутри головы, как будто по моим барабанным перепонкам бразильские дети своими маленькими ручонками неискусно выстукивали ритмы босановы. Мой череп раскалывался напополам как грецкий орех в лапах голодного грызуна. Мне казалось, что что-то очень крупное и очень злое просится наружу. Засыпал я с большим трудом – в лучшем случае только через полчаса.