Анна Всеволодова - Приди сюда, о Росс, свой сан и долг узнать… (сборник)

– Настрелял ли чего? – спросил Менх, наливая Илье из кофейника в глиняную кружку.

Тот только рукой махнул.

– Ничто, – продолжал Менх, – назавтра Фёнз погонит низко своих чёрных овец, примется срывать вековые стволы, переставлять горбуны-валуны, словно шахматные фигурки. А как Фёнз уснёт, так косули хорониться перестанут.

Менх поднялся поправить лампадку, теплившуюся перед образом Божьей Матери, устроенным на подставце из рогов косули. «Скорей на перевал, пока не хватились» думал Илья, но, утомленный дневным переходом, уснул, как по команде, уронив голову на стол. И пригрезился ему странный сон, ни образ, ни звук, а только запах, ровно медовый, но с горечью и тоньше, как от свежего гречишного мёду бывает. Уже вышел Илья в путь, а дух тот всё ему чудился, всё старался Илья его припомнить. «Не мёд то был – эдельваис» догадался Илья. Меж тем, погода не унималась. Фёнз швырял Илье в лицо своих пажей целыми пригоршнями. То были ветра с ледников Шрекхора и Веттерхора. Они приказывали Илье поворотить, стращали гневом Фёнза, но видя, что ничего не успевают, отстали. Не мало хлебнул Илья тумана, приправленного ароматами высохшего горного луга, прежде чем достиг вершины. Присел передохнуть под деревянным большим распятием, осенявшим спуск в другую долину. Бурный летнею порою водопад, застывшим языком тускло светился в ранних осенних сумерках. Хорош, должно быть, он жарким июльским полднем» грохоча, словно вся артиллерия союзных армии. Илья живо подобрал оставшиеся в мешке снеди и поднялся. Челядь Фёнза, выскочившая из ледников, таки не позволила ему начать спуск раньше сумерек. А спуск – самая трудная часть пути – северный склон горы уже там и тут белеет обманчивою белою прикрасой. Под нею лёд, расселина, валун или даже смерть. Прежде чем сделать шаг, нужно вырубить ступеньку, прыгать с одного прочного местечка на другое, вовремя хвататься за колючие еловые ветви, ежели потребуется, остаться на них до утреннего света, пока не смилуется Фёнз, не отзовет челяди своей в ледяные чертоги. Всё это не раз проделывал Илья, но пронеслось над ним много зим, теперь он не проворнее белки, не выносливей косули, что взбирается неутомимой к самому небу. Не поворотить ли пока не стемнело совсем к Менху? А что ежели Илью уже ищут, что ежели в ту минуту, как он стоит, раздумывая у креста, Менх указывает его следы? Пойдут крики, свара, толки, срам по всей округе – добром Хольдрига не пустит. Да разве мало пропадает без следа, гибнет по горам стрелков? Нет – и концы в воду! Скорее, скорее!

Илья поклонился распятию, испрашивая благословения, и заметил, приютившийся между камней, белый цветок. Эдельвайс!? Здесь, в исходе осени?! Илья нагнулся ниже и убедился, что цветок спит чудесным сном, непохожим на смерть своих собратий. Словно заморожены были узкие его лепестки, а медовый дух, едва различимый, всё же веял от них. Эдельваис не вянет, не гниёт, как прочие цветы. Взращённый на краю вечных льдов, засыпает он, оставаясь по-прежнему чистым, белым, ровно замерзает, и не насмерть! Сорвать сей цвет смеет лишь тот, чья любовь столь же чиста и высока, напоминает свойством своим эдельваис, попирающий смерть, повергающий её вниз – на дно ущелья, над которым расцвёл. Илья хотел было примостить цветок за тулью шляпы, но ветер с новой яростью охватил его, словно поражённый такой дерзостью. Спрятал Илья цветок в суму свою, плотней подтянул ружьё, взял в руки ледоруб и начал спуск. А ветер всё крепчал. Фёнз гнал вперёд уже всё своё войско. Вихрь охватывал и справа, и слева, и с неба, и из сияющей рядом с тропою расселины. Илья видел, что вполне окружён, и Фёнз разгневан не в шутку. Скоро ноги уж не могли служить надёжной опорою, ледоруб стал выскальзывать из усталых пальцев, тьма сгущалась с каждой минутою. Илья сошёл с тропы, перебрался к чернеющим, уходящим в ночное небо исполинским колоннам, скрылся в складках тяжёлого елового балдахина – роскошная постеля. «До рассвета тут стану сидеть» решил Илья и вытащил флягу. Ещё яростнее закричали фёнзовы слуги, потерявшие из глаз одинокого путника. Двухсотлетние стволы со стоном кренились перед ними, и вдруг замерло всё и затихло. «Теперь пропал – сам Фёнз пришёл» понял Илья. Точно разом выпалили сотни орудий. Не капли дождя, не горошины града, не снежные хлопья обрушились на деревья, осмелившиеся приютить беглеца – каменные глыбы, срываясь с исконных мест своих, летели по воздуху. Треск пошёл по лесу, а из ущелья выли, хохотали, стонали слуги Фёнза. Точно колом кто ударил Илью между лопаток, и грянулся он с силои оземь. «Как тогда, пуля словно». Злые голоса визжали из ущелья, а над ними, клёкотом хищной птицы кричал Фёнз: