Павел Кренёв - Берег мой ласковый

Мать чем-то была встревожена. Оторвалась от своего чипанья. Сидела выпрямленная, настороженная. Глядела на сына растерянно, будто что-то чувствовала. В глазах испуг и страх.

– На конверти-то чего? На конверти-то?

Читал Егорко медленно, спотыкаясь, путая рукописные буквы. Он еще не привык к людским почеркам. У него был всего лишь второй класс начальной школы.

– Му-мур-ман-ская. Это значеть мурманская, чего там дальше? За-го-тови-тель-ная. А, это выходит заготовительная… Мурманская заготовительная зверобойная контора, – с превеликим трудом разобрал он название организации.

– Ну, ну, дак и понятно. Чево в письме-то самом? Прочитай ты ради Христа, – торопила его Агафья.

Сын ее развернул перед собой письмо и начал громко, по слогам зачитывать текст. Читал он долго.

«Васильевской Агафии Анисимовне.

С прискорбием сообщаем Вам, что Ваш муж Васильевский Андрей Павлович скончался во время зверобойного промысла от переохлаждения в результате крупозного воспаления легких на ледокольном судне “Георгий Седов”. Тело его захоронено…»

– Стой-ко, стой-ко, погодитко-се, – не осознала мать сути написанного.

Она сидела с приоткрытым от ужаса ртом. До нее с трудом доходил весь трагический смысл этих роковых, леденящих сердце слов.

– Дак, они ошалели, али как? Чего тако оне пишут-то? Ты, сынок, не спутал там чево?

– Не, мама, тут тако написано.

Мать с остекленевшими глазами упала на колени, на пол и завыла протяжно, по-звериному. Заплакала волчицей в зимнем, холодном, промозглом и голодном лесу, у которой охотники убили вожака ее стаи, отца ее выводка. Теперь без него ей не прокормить своих детенышей.

Егорко, перепуганный стенаниями матери, так поначалу ничего и не понявший, убежал на поветь, забился в уголок и только там осознал громадную беду, на него свалившуюся. И тоже, завывая, заплакал, словно щенок, потерявший свою семью. Плакал долго и безутешно, навзрыд.

Потом к нему пришла мать Она села рядышком, прижала к себе, и они плакали вдвоем. Два трясущихся от холода и горя человека.

Так девятилетний Егорка Васильевский стал сиротой.

Бабушка его, мать отца Феклиста Ефимовна, очень его жалела. В великую радость было для нее, когда внучек по какой-о причине должен был остаться в доме один. Тогда она скорехонько семенила на стареньких, заскорузлых своих ножках в дом к невестке Агафье и всегда уж просила:

– Агаша, пушшай дитятко-то у мня, у бабки поживет, пока тебя-та не будёт. А уж я-та уважу его, паренечика-та. У мня и колобки сготовлены, и галагатка, и мусьничинка налажона… Не оголодат уж всяко парнишечко-то у мня…

И любил Егорка эти гостеванья у бабушки Феклисты.

Еще в недавние, коегодние годы было у бабушки Феклисты шестеро внучат – детей сына Андрея и невестки Агафьи. Четыре парня и две девочки. Справными росли, послушными. Старшие уже вовсю на поле и в море помогали. Да не случилось им возмужать и войти в полноценную жизнь. Убила их нагрянувшая на морские побережья страшная лихоманка – неведомая и неслыханная здесь доселе черная оспа. Крепко выкосила она деревни. Умирали и стар и млад. Больше гибли дети. Растаяли на глазах и внуки бабушки Феклисты. Только-только еще катались на лыжах, помогали по дому родителям, удили окуней да ершей в речке, и вдруг становились вялыми, бледными, валились с ног. Молодуха Агафья с мужем несли гробик на кладбище, отпевали там, плакали. Потом, бывало, возвращались изнуренные трагедией домой, а там уже упокоился следующий ребеночек. Лежит на кроватке бледненький, личико изъедено ямками-оспинами. Еще один отлучился навсегда от дома, от любящих домочадцев. И от высасывающей кровь и жизнь болезни. Теперь пришла очередь везти и его на погост.

Агафья от горя еле передвигалась. Шла по деревне словно сгорбленная старушка, хотя ей не было и тридцати. Когда умерла пятая девочка – предпоследний ее ребенок, она совсем уже не смогла двигаться. Пришло то известие, и она упала посреди улицы, лежала без движения, словно сама покойница. Муж Андрей отнес ее на руках в дом и неделю потом выхаживал.

Остался в живых только Егорушко.

Измучив деревни, оставив после себя разор и опустошенные семьи, страшная хворь улетела в другие края, чтобы сеять и там смерть. Но перед тем, как исчезнуть, навестила она и его. Посидела у детского изголовья, провела костлявой рукой по лицу… Но почему-то не убила, а заставила долго лежать в жару и беспамятстве. Перепугала родителей и бабушку. Видимо, костлявая карга пожалела его – последыша и оставила лишь память о своем огненном, смертельном дыхании, да ямки на всем теле.