Галина Бочарова - Арифметика дилетанта. Курильский детектив

– Захотелось сменить обстановку, скажем так, – неопределенно ответил я и замкнулся. Пришлось ей довольствоваться этим скупым ответом.

Меж тем мир за толстым стеклом просветлел, и я увидел, что мы вновь едем по черно-белому песку, удивительно плотному и блестящему. Своим цветом и фактурой он был обязан титаномагниевому сплаву, выветренному из вулканических скал в виде мелкого дисперсного порошка. Крики чаек, реявших несметными толпами над морем, оглушали нас. На каменных, омытых соленой водой голышах, я увидел тушу крупного кашалота. Она уже начала гнить с головы и была обсижена стаями птиц. Солнце всходило по левую руку от нас, пронзая длинными лучезарными снопами света плотный слой облаков и начинающий рассеиваться туман.

– Там, впереди… что это? – я подался к лобовому стеклу, силясь различить очертания какого-то крупного зверя, вышедшего перед нами на дорогу.

– Медведь, – просто ответил дядя Сева.– Их здесь, как в зоопарке. А это, видимо, матуха. Глянь, два медвежонка следом бегут.

Мать стояла на задних лапах, окутанная полупрозрачной белесой дымкой и нюхала воздух. Ее обвисшее брюхо было отмечено четырьмя вытянутыми сосками, к одному из которых тянулся смешной косолапый мишка. Она обнажила клыки в едва слышном рыке и двинула малышу по уху. Он упал, заревев во весь голос, а медведица внезапно рухнула на все четыре лапы и пустилась наутек. Малыши побежали следом.

Ожили и затрещали динамики интеркома.

– Не дайте ему заморочить вам голову, – раздался голос Евсеева. – Дядя Сева любит поохотиться в одиночку, но и байки слагать горазд. Свидетелей нет: правда его подвиги али красивая выдумка?

– Помолчи, Евсеев, – скривился шофер. – Я могу попасть в крошечный кружок, нарисованный на пустой жестянке с расстояния в сто шагов. А ты, слепыш, даже жестянки не увидишь.

– Это я-то не увижу? – обиделся Евсеев. Он мрачно шмыгнул носом. – Ну да, не увижу. Попробовал бы ты с мое посидеть за компьютером. А я, между прочим….

Он вдруг умолк, и в напряженной тишине слышалось только его частое прерывистое дыхание.

– Останови машину, – потребовал он спустя несколько секунд.

– Чего? – не понял дядя Сева.

– Ой, не могу!… Останови машину.

Дядя Сева резко ударил по тормозам, так что ремни больно врезались в мою грудь, а Евсеев, бормоча что-то невнятное, с грохотом ударил в заднюю дверь и спрыгнул с грузовика.

– Ну вот, опять штаны потерял!.. – обреченно вздохнул кто-то в кузове. – Говорил, не надо его брать…

– Не, ну как мы без него… Он же все-таки голова…

Примерно через полчаса Евсеев вернулся.

– Ты что?! – набросился на него Васильич. – Еще дольше посидеть не мог?

– Я долго искал…, – оправдывался техник.

– Что именно? Подходящую скалу? В следующий раз приспичит – бери горшок. Мы ради тебя не будем делать такие длительные остановки. Ну, поехали!..

Васильич крепко стукнул по кабине, и танковоз послушно заурчал, разбрасывая под колесами черную грязь.

Еще через полчаса туман рассеялся окончательно, и я увидел, что характер местности претерпел значительные изменения. Теперь танковоз переваливался по заболоченной низине: под колесами хлюпало и чавкало, и оглушительно стрекотало, а от яркого сочного разнотравья рябило в глазах. Мы вламывались в кустарниковые заросли каких-то древовидных лиан, пугая стаи крылатых насекомых, и они взмывали в уже по-летнему солнечное небо, сверкая радужными крыльями, изумрудной, сапфировой и темно-кровавой надкостницей. Кое-кто из них с громким хрустом падал на капот, давая рассмотреть свои кофейного цвета усы и фасетчатые, темные, как ртуть, глаза, затем возился, примерялся и с трескотней и жужжанием взмывал ввысь, словно маленький вертолет.

А затем и солнце, и пестрый ковер зелени, и разноголосый хор обитателей низины, исчезли так внезапно, словно сменили слайды в калейдоскопе, и танковоз вновь очутился на узкой полоске из черно-белого песка. С двух сторон на него грозно надвинулись неистовые стихии: Охотское море и Тихий океан. Ветер ударил о стекла моросью и мелкими градинками, коварные полосы змеевидного тумана, вяло текущие со стороны океана по низине, обрамленной сопками, облепили нас, лишив зрения, и дядя Сева был вынужден сбросил скорость.

– Здесь всегда так, – почему-то шепотом пояснила Любаня. – Это Ветровой перешеек. Мы уже прошли часть пути.

Ее каштаново-рыжие брови стали мокрыми, веснушки резче выступили на лице. Я кивнул и поднял стекло, чтобы она не мерзла.