Дарина Грот - Я завтра улетаю

С того дня она каждый день бегала на пруд по вечерам. Иногда они сами заходили за ней, что, конечно, радовало Ксюшу. Она рассказывала мне об эксперименте, когда осталась дома, решив посмотреть, нужна ли она растущей компании. И не объявившись на пруду, Ксюша услышала голоса, зовущие ее около дома, громко выкрикивающие ее имя: Ксю!

Ксю? Я был удивлен, услышав эту часть истории. Мы с Ксюшей вместе учились с третьего класса, и я лучше всех знал, что она не любит, когда ее называли Ксения и уж тем более – Ксю. Она всегда настаивала на Ксюше. Это правило не работало в отношении учителей. Я видел, как мелкой дрожью передергивает ее лицо, когда тот или иной учитель открывал журнал и говорил Ксения. Я слышал тяжелый агрессивный вздох, секундное молчание не потому, что она не знала ответа, а потому что проходила стадия смирения и принятия, что теперь она – Ксения.

Я не стал выпытывать, почему им можно было называть ее Ксю, а я все еще должен был говорить Ксюша. Я хотел спросить, но перебивать струящийся рассказ не хотел, да и ради чего? Разве сложно было мне называть ее Ксюшей, когда она всегда была Ксюшей для меня? И обращаясь к ней лично я всегда говорил Ксюша, но едва личный контакт исчезал, я возвращался к Ксю.

Все лето проходило в таком темпе. Она спала днем, ночью гуляла со своими новыми друзьями. Просыпалась вечером и ждала, когда настанет то самое время, когда она снова увидится с Димой.

Забавно для меня было то, что рассказ не имел окончания. Прошел месяц. Два. Три… А Ксюша продолжала рассказывать. Иногда она повторялась, но все равно говорила так, словно первый раз рассказывала о своих гуляниях. Она воодушевлялась каждый раз, когда речь заходила о зеленоглазом парне. Но она совсем не хотела воодушевляться уроками. Она отвергала все, что пытались вложить в нас учителя. Я столько сил тратил, пока занимался с ней! С одной стороны, мне было гораздо легче запомнить новый материал, потому что пока я пытался донести его до Ксюши, он не просто запоминался. Он въедался в мое подсознание, в мои инстинкты. В какой-то момент я просто знал, что то или иное уравнение – неправильно. Я не мог объяснить, я просто знал, как те вещи, которые человек делает инстинктивно. Но Ксюша меня не слышала. Я видел, что она не со мной. Ее глаза завороженно смотрели куда-то прямо перед собой, вроде на математические и геометрические формулы. Но я был готов спорить, что они на самом деле не видели ни единой цифры на странице. Ксюша внезапно начинала рассказывать о Диме и его голосе, о песнях, которые были прекрасны только потому, что их пел Дима.

Я снова усаживался слушать истории. Я смотрел в стол, неспешно, умиротворенно колыхал ручку в воздухе. Я ждал, когда Ксюша будет готова снова вернуться в реальность к изучению ненавистных ей предметов. Она возвращалась. Или делала вид, что возвращалась. Мы занимались, занимались и снова занимались.

Я снова и снова оставался у нее на ночь. Мы спали в одной кровати. Но уже в восьмом классе я осознал, что мне непривычно смотреть на нее. Что же случилось с моей подругой, с которой мы дружили с третьего класса?

Мы смотрели Фредди Крюгера по видаку, хотя Ксюшины родители еще не сочли нас достаточно взрослыми и самодостаточными для ужастиков, но на ночь нас вдвоем оставляли. Я не смотрел ужастики. Я не слышал жуткие крики и страшные мольбы о пощаде. Я задумчиво смотрел на ее тонкие костлявые пальцы, крепко вцепившиеся в мою ладонь. Зачем? Зачем она так сжимает мою руку? Я поднял взгляд чуть выше. Майка. С широким и глубоким декольте. Лифчик, скрывающий едва появившуюся грудь. Я почувствовал сухость во рту. Взгляд пал ниже: нога на ноге, крепко сжимаются, вздрагивая от очередного мерзкого кадра на экране. По ним уже прошлась бритва, удалившая первые волоски. Я был уверен, что там, в причинном месте, у нее тоже все было гладко, как ее ноги и руки. Сухость во рту переросла в нечто большее, в засуху космического масштаба. Я едва мог разлепить губы без боли и усилия. Я снова поднял взгляд. Ее лицо. Глаза восторженно и в то же время испуганно, но неотрывно смотрели на мерцающий в полутьме экран. Там Фредди кромсает очередную жертву. Я же смотрел на лицо Ксюши. Я катался по нему как на шортборде по разъяренным океанским волнам. Ее губы чуть сжаты, иногда вздрагивают. Глаза часто моргают, когда экшн взрывает телевизионную реальность. Носик тихонько дышит, посапывая словно спящий котенок, запутавшийся в шерсти рядом с мамой. На щеке большой красный прыщ, расковырянный, с засохшей коркой плазмы и сукровицы. Ксюша не видит моего взгляда. Она не видит моего понимания и осознания того, что мы больше не можем ночевать вместе. Ксюша пока еще не понимает, что я осознал. Я осознал самую страшную откровенность, которую только мог. Самая страшная, жуткая, зловещая, изничтожающая правда открыла мне глаза, отрубив тупым топором мои толстые веки. Ксюша – девочка! Она практически девушка. И я только сейчас это увидел! Едва я увидел это, как почувствовал, как твердеет между ног бесстыдная страсть, вновь нагло заглядываясь на растянутую горловину домашней майки, слегка обнажающей ее грудь. Едва я осознал дифференциальную природу своего друга, я тут же вернулся к просмотру кровавых, отвлекающих сцен с Фредди. Ксюша снова сжала мою руку…