Анатолий Анатольев - Удивительные истории семьи Мастаковых

Они улеглись и долго молчали. Первым нарушил тишину Владимир Денисович.

– Ты сам-то родом откуда будешь, Николай? – спросил он.

– Я – коренной москвич! – с гордостью заявил Мастаков. – Мои родители погибли от теракта, когда возвращались осенью семнадцатого с юга. Они там отдыхали в Ялте. Под Харьковом их обстреляли, а вагон, в котором они находились, как раз-то и взорвали. Говорили, что много крови было…

– А жили вы где? – продолжал интересоваться Воротынский.

– Жили мы рядом на Бульварном кольце недалеко от Зарядья в небольшом переулочке. Но нас сразу же выселили, как только родители погибли. Я не знаю, за что? Видимо, квартира была не наша, а съёмная…

– А учился ты где, Коля? И кто из родных остался в живых? – задавал вопрос за вопросом Владимир Денисович.

– Учился я сперва в гимназии, так как отец работал в технологическом институте и хотел, чтобы я пошёл по его стопам. Но, когда его не стало, вынужден был пойти в реальное училище для получения в дальнейшем технического образования. Так хотел отец! – с дрожью в голосе отвечал Николай.

– А родственники остались в Москве? – не сдавался Воротынский.

– Да, три сестры. Ариадна – старшая, она нас, собственно говоря, и подняла. Как только родители погибли, она сразу же пошла работать, чтобы нас учить. Так и не закончила биофак. А мечтала стать биологом. Она старше меня на восемь лет. А Дарья и Светланка – близняшки, они младше меня на семь лет. Им сейчас по семнадцать лет, должны были закончить школу. Но я от них давно не получал никаких весточек. Меня как забрали в армию в двадцатом, так ни разу в Москве не был. Вначале переписывались регулярно, а потом всё реже и реже. А уж когда заболел – ни разу не писал им. Не знаю, как они там живут, что делают и какие у них планы! – закончил отчёт о своих родных Мастаков.

– Надо обязательно им написать! Объявиться, что жив, пусть и не совсем здоров, – назидательно посоветовал Владимир Денисович.

– Да, надо написать, но я не знаю, долго ли я буду здесь лечиться и вылечат ли меня вообще! – с пафосом вымолвил Николай, – ведь у них, так же как и в нашем лазарете в Бахардене, хинин отсутствует, поэтому перспективы мои не слишком-то интересные. Вот в чём дело!

– Но ты же боец! И командир! И не имеешь права раскисать! – строго, как приказ, произнёс начштаба.

– Да, я-то понимаю, но ведь реальность-то выше нас! И хинина нет и не предвидится, это-то точно! – запальчиво выдохнул Николай.

Такие беседы с разным подходом и разным уклоном продолжались у них несколько дней. Воротынский, сетуя на свою судьбу и вынужденное, как ему казалось, дополнительное пребывание в госпитале, был порой резок в оценках и рассуждениях. А Мастаков старался убедить его в бесполезности прозябания…

– Ведь, даже если я и поправлюсь, то наверняка уже не будет ни семьи, ни детей, ни приличной работы, – причитал он.

– Не распускать нюни! Вот что главное, остальное всё ерунда! Человек потому и человек, что он может преодолеть непреодолимое! – чуть ли не выкрикивал начштаба.

В свою очередь Владимир Денисович рассказал о своей жизни. Он в своё время, отучившись в гимназии, которую закончил с отличием, поступил в университет на восточное отделение. Его привлекали Индия и Китай, Индонезия и Австралия. Он мечтал путешествовать и познавать мир… Но на восточном отделении кроме истории и иностранных языков очень широко расцветала подпольная работа. Студенты почти поголовно увлекались политикой и агитационной работой, что привело его к вступлению в партию большевиков и, как следствие, оставлению любимого университета. В 1918 году после окончания военно-инструкторских курсов он уже командовал ротой, а потом и полком. За проявленный героизм и высокую требовательность к себе был не раз премирован и направлен в Военную академию РККА. А дальше их пути пересекались на Туркестанском фронте.

Рассказал также Владимир Денисович и о своих корнях.

– Мы, Воротынские, род свой ведём от Рюриковичей. Из Черниговских мы, а ещё точнее от Новосильских. В нашем роду много славных имён: Одоевские, Оболенские, Волконские, Коненские, Белёвские, Мезецкие и даже Долгоруковы. Все из одного гнезда! – с восторгом произносил он все эти фамилии.

– Да, рядом с нами были и в дружбе всегда ходили Звенигородские, Карачаевские, Козельские, Торусские… много их было! Где они теперь, неизвестно… – с грустью закончил он своё повествование.

– А кто-нибудь из близких остался в Москве, Владимир Денисович? – в тон ему вопрошал Николай.