Тамара Злобина - Новая утопия. Фантастика

– Не могу, дорогой – Игорьком тебя назвала не я, а твоя мама. И только она имеет право дать тебе другое имя.

Я понял, что это мне не светит, потому что мама пропала ещё до моего рождения, и успокоился по этому поводу.

Однако, едва научившись читать, прочёл «Приключения» от корки до корки, и так был очарован её героем Томом, что своего закадычного дружка Генку Красавина стал звать Геком, уверяя, что это имя ему идёт намного больше, чем пресловутое Геннадий. Тот был покладистым малым, и на все мои «художества» соглашался беспрекословно. В начальных классах, иначе, как Гек, я его не называл, потом всё почти забылось само собой.

Вы уже, наверное, поняли, что мальчишкой я был бедовым и доставлял тёте Поле немало неприятностей, то и дело попадая в переделки.

– Когда же ты, наконец, повзрослеешь? – интересовалась тётя, обрабатывая мне то разбитые коленки, то отмывая кровь с моего «фамильного лица». – Такой милый, на первый взгляд, мальчик, и такой неслух и бедокур.

Время пролетело незаметно, и вот я уже взрослый человек – мужчина. С возрастом и проделки почти сошли на нет. Нет ни разбитых коленей, ни носа, но до идеала, как говорит порой мне, недовольно, тётя Поли, как до райской кущи.

Особенно тётушку беспокоит моё будущее – почему не знаю. Я ничем не отличаюсь от современных молодых людей – не лучше, но и не хуже: не злоупотребляю напитками, не курю, не тусуюсь в сомнительных компаниях, но тётушка отчего-то волнуется за меня больше, чем все взятые родители моих друзей.

Возможно, причина кроется в том, что двадцать шесть лет назад тётя Поли лишилась своей сестры, и до сих пор винит себя в этом.

Полина и Ирина (моя мама) сёстры-близнецы: в пятилетнем возрасте они попали в детский дом и прошли через все прелести «детдомовского воспитания».

Жизнь там, как я понял из рассказов тётушки, не была мягким калачом – скорее это был чёрствый сухарь, оставивший о себе тяжёлые воспоминания.

Полина была на десять минут старше Ирины, поэтому считала себя ответственной за жизнь и воспитание сестрёнки, но, когда им исполнилось по 20 лет, Ирина пропала. Причём произошло это на глазах Полины: сестрёнка просто зашла в полосу плотного тумана и назад уже не вышла.

Поля обежала все окрестности. Она звала Ирину, плакала, подняла на ноги всю милицию, но сестру так и не нашли.

Прошло чуть меньше года со времени исчезновения Ирины, когда однажды на крыльцо домика, в котором жила Полина, кто-то подложил свёрток с орущим младенцем. Это, как понимаете, был я.

Полина внимательно осмотрелась вокруг, но ничего подозрительного не усмотрела. Она принесла свёрток в дом, развернула его и, если честно, удивилась тому, что двадцатилетней девчонке кто-то доверил двухмесячного ребёнка – мальчика.

Кроме ребёнка было ещё письмо от Ирины. Она просила вырастить и воспитать сына Игоря, как своего. Было ещё и свидетельство о рождения, в котором именно Полина числилась материю мальчика.

Полина выполнила просьбу сестрёнки, однако присвоить себе честь матери не смогла, решив, что правильно будет оставаться тётей.

– Если Ирина жива, она рано или поздно появится в нашей жизни, и тогда мальчику трудно будет принять её, как родную мать, – решила она.

Она подумать не могла о том, насколько трудно мне будет принять Ирину, даже зная, что та является моей биологической матерью. Слишком уж у меня упрямый и твёрдый характер, и я на дух не переношу ни предательства, ни подлости.

Мне просто нужно было больше времени, потому что я не способен менять свои убеждения по щелчку свыше или со стороны.

Тётушка Поли называет меня великим упрямцем, а это всего лишь преданность и постоянство – прежде, чем что-то принять, мне нужно во всём разобраться, понять и привыкнуть к новой мысли.

Вот и Анастасию я не смог принять по щелчку сообщества, о котором даже понятия раньше не имел. Да, девушка нравилась мне, даже можно сказать – очень нравилась. Но это совсем не означало, что я брошусь «в омут» не раздумывая. Такие «подвиги» мне не свойственны.

Может потому некоторые из друзей считают меня занудой. Я только смеюсь им в ответ:

– Легче поставить клеймо, чем задуматься о причинах и следствиях. Мы все в какой-то степени зануды – одни в меньшей степени, другие в большей. Честно сказать, и ты, дорогой мой друг, не Ангел. Разве не так?

И «дорогому другу» обычно приходится признать мою правоту – не каждый из нас может признаться в открытую, что оценивает себя намного выше, чем о нём думают окружающие.