Лилия Борей - А зачем нам вообще чья-то любовь?

гитару семиструнную…

Там, где темно, ночь и день меняют друг друга лишь временем, когда ты понимаешь, что ты не спишь. Но видевшему свет хочется света. И вскоре наш герой затосковал:

– Где ж ты, где ж ты,

Солнце красное…

И – тебе никаких проблем. Как сказано в книгах мудрецов Востока: "Проси у Бога, но проси нисколько не сомневаясь, ибо сомневающийся уподобится морской волне, поднимаемой и развеваемой ветром".

Вот, наш герой не сомневался. И получил то, чего просил.

Хотя, на самом деле, его желания никого не волновали. Видеть, конечно, солнца он не видел, но ощутил его присутствие скоро. – Жарко стало. И главное – сухо. А это живому человеку не всегда в радость. Оказывается.

И вот сидит наш герой в этой богом забытой дыре. В этой тюряге. В отчаянии пинает стены своей темницы. Куда ни взглянь – не видно ни зги. – "Господи, да за что ж наказание такое? За какие такие грехи ты, Господи, раба своего так мучаешь?" – Пинал. Рыдал. Волосы на голове рвал. Ногти кусал. Кричал. Звал. – Да кричи не кричи, а только здесь нет никого.

Там-то, в луже, хоть ворона, живая душа была. Было с кем перед смертью словом обмолвиться. А здесь?

Усох наш горемыка. Охрип. Уснёт, проснётся… Уже сон – не высокий полёт мечты, а глубокий обморок ужаса.

Открыл глаза, как в последний раз, и простонал перед смертью последнее желание:

– Пить… Господи, дай воды.

Голос вдруг такой:

– Воды? – На.

Да как рухнула вода… как снегом на голову. Так говорят. Не скажешь же: "рухнула ведром". А сказать: "Полилась, как из ведра", – тоже нельзя. Потому что она рухнула на голову несчастного.

Очухался наш герой. По уши в воде. – Вернее, с носом в воде. Понял, что это не в луже, а в ящике. Там хоть до дна не достать, да воздуху хватает. А здесь – и на полу стоишь, а дышать нечем. Только тихонько подумал, что нужно спасаться. И быстро-быстро стал пить воду. Быстро. Быстро.

Воды стало поменьше. Силы стали покидать, но дышать стало хоть чем-то.

– Ну, я молодец. – Передохнул жёлудь. – Буду жить.

– Э, пацан, типа… Ты чего тут в натуре нарисовался? – Червяк от обилия воды стал из земли выползать да нарвался на жёлудь.

– Меня, вообще-то, свинья сюда впихнула.

– Тебя впихнула, а я сам здесь копаю, так что рули помалу. Отсюда. Пока цел.

– Я не могу.

– Что такое? У нас нет слова "не могу". Не хочешь – научим, не можешь – заставим. – Хрясь за бочину жёлудь. – Ты чё, камень что ли говорящий?

– Я не камень, я – жёлудь, – простонал, скривясь от боли, наш страдалец.

– Какой только твари в этой земле не встретишь… Ну, живи, живи. Пока… Жёлудь.

– Ты жёлудь? Сын дуба? – вдруг услышал Голос убитый горем, одиночеством и человеческим бессердечием наш герой.

Услышал и выдавил из себя признание своего родства с таким отчаянием, что даже слёзы у самого полились ручьем от безысходной жалости к себе.

– Ну, чего плачешь? – Голос был таким мягким и добрым, внимательным, заботливым, родным и до боли знакомым.

– Да, вот…

– Значит, скоро дубом будешь?

– Откуда я знаю, кем я буду?

– Если жёлудь, значит будешь дубом.

– А ты-то откуда знаешь?

– Я?! Да, я … много чего знаю. И не твоего ума дело откуда. Знаю – и всё.

– А кто ты?

– Я?! – Догадайся с трёх раз.

– Что я, ребёнок какой, загадки разгадывать? Не хочешь говорить, так и не говори. Мне-то что с того?

– О, о, о… Какой обиженный.

– Никакой и не обиженный.

– Ладно, Федуд, чего губы надул?

– Я не Федул… – Заулыбался желудёчек.

– Ну, теперь вижу.

– А чего ты видишь?

– Что ты хороший парень.

– Да, уж не совсем плохой.

– Ну, скажем, и совсем неплохой.

– Нормальный.

– Хоть куда.

– Да, уж никому не уступлю.

– Я думаю.

– Ты меня видишь, а я тебя нет. Хоть бы показался, что ли.

– Зачем тебе?

– Просто интересно.

– Просто интересно не бывает.

– Это ещё почему?

– Потому что потому – всё кончается на "у".

– Интересная ты штучка: как звать тебя не говоришь, показаться не хочешь. Какая-то сплошная загадка.

– Да, такая вот я. Кокетка.

– Так ты девушка?

– Даже свободная.

– Красивая?

– Да, уж не крокодил.

– Ну, не обижайся, я просто так спросил. Я не хотел обидеть.

– Меня обидеть?! – Обидчик сыскался.

– Ну, не заводись.

– Очень надо.

– Эй, а как звать-то тебя?

– У червя спроси.

– Ну, ведь его нет. Эй! Эй! Не исчезай. Поговори со мной.

Вот так женщины разбивают мужские сердца. Все они такие: сперва ласковые, внимательные, заботливые, а потом вдруг – раз, – ветер поменялся, – и их уже не узнать. Ни слова, ни полслова от них не услышишь. – Обиделись. И всё забыли. И никого, и ничего знать не хотят. Ох уж это женское непостоянство! Ох уж эта женская ветреность и несерьёзность!