Николай Шмагин - Куда уходит детство

– Насчёт прибавки не слыхать? – поинтересовался дед, сворачивая из газеты козью ножку. – На эти гроши разве проживёшь.

– Обещают, дядя Вань, – сочувственно вздохнула почтальонша.

– На это они горазды, тудыттвою растуды, – пробасил дед, раскуривая самокрутку и усаживаясь на скамеечку у печной отдушины.

– Будет тебе, – махнула на него рукой бабушка, провожая почтальоншу до двери, в то время как Ванька торопливо одевался…

Снег укутал всю землю, даже на деревьях в саду лежат лохматые белые шапки. Вот под его тяжестью дрогнула ветка, и посыпался на сахарную целину искрящийся белый дождь.

Выскочив на улицу, Ванька посмотрел в окна на втором этаже.

– Витька, выходи! – ему не стоялось на месте, такие новости.

– Чево раскричался? – выглянула из сеней бабушка, – али опять запамятовал? Неделя уж прошла, как уехали, в Москве теперь живут, – она сердобольно глядела, как радость померкла на Ванькином лице.

– Может, им не понравится там, – пробормотал он, – и они вернутся…

– Не тужи, скоро Борьку кормить будем, чай новые друзья появятся, эка невидаль, – бабушке хотелось отвлечь внука от неприятных мыслей. – На лыжах, поди покатайся, красота какая вокруг, прям диво дивное.

Но Ваньке уже ничего не хотелось: безразличным взглядом окинув снежные окрестности, он увидел мальчишек, сооружающих перед горой большущий скачок.

– Эй, Ванёк, иди сюда, первым будешь! – призывно замахал руками коренастый парнишка в потрёпанной кацавейке и облезлом малахае.

Ванька побрёл было к ним, но, глянув на окна без занавесок, загрустил окончательно и замер около запорошенной снегом яблони.

– Слабо с Грацилевой махануть? А, Ванёк? – не отставал парнишка.

– Дружок его, Витька, в Москву укатил, – пробасил долговязый на длинных лыжах, прокладывая перед скачком лыжню, – скучает.

Ванька молча повернулся и ушёл, сопровождаемый насмешками.

Поросёнок жадно чмокал, заглатывая соску до бутылки; молоко в ней исчезало на глазах, но он был ненасытен.

– Дай я, бабань, – боялся не успеть Ванька, с радостью принимая из бабушкиных рук бутылку.

– Прожорлив, знать большой вырастет, – одобрительно хмыкнул дед.

– Дай-то бог, – суеверно поплевала через левое плечо бабушка.

– На бога надейся, а сам не плошай, – подтрунивал дед.

– Не нравится Ванюшке у нас, всё уезжать трастит, – обиженно сообщила бабушка, дипломатично переводя разговор на другую тему.

– Ишь ты, – тоже обиделся дед, замолкая.

– Когда я вырасту большой, вас к себе возьму, – пожалел их Ванька, довольно поглаживая блаженно хрюкающего на своей подстилке поросёнка.

– Вот уважил, – развеселились старички, – а пока у нас поживи.

– Садитесь-ка обедать, – отодвинув заслонку, бабушка достала из печи чугун со щами, затем чугунок с картошкой, и вышла в сени…

Ванька пошёл в переднюю и, встав на цыпочки, включил круглый чёрный репродуктор на стене. Рядом над комодом висел портрет молодого деда в красноармейской форме. Радио молчало.

Тогда он залез на диван и, ткнув пальцем, прорвал чёрную бумагу, обнаружив за ней пустоту. Удивлённо заглянул за репродуктор и в это время тот разразился громкой бравурной музыкой. Ванька от неожиданности кубарем скатился с дивана.

…Бабушка вернулась с миской капусты, поверх которой красовались огурцы, и экономно окропила всё это постным маслом из бутыли.

– Лей, не скупись, – хмыкнул в усы дед, подмигивая внуку и нарезая ломтями скрипящий под ножом хлеб. – Топором не урубишь хлебушек-то, из кукурузы, язви его в душу.

– И того по две буханки дают, – вздохнула бабушка, разливая щи по мискам. – Раньше хоть цены снижали, а таперя всё дорожает, не подступишься. И што за жизнь пошла, одна маята.

«В последнем, решающем году шестой пятилетки заготовлено на 1 млрд. 600 млн. пудов зерна больше, чем в предыдущем…» – громогласно вещал репродуктор, невольно заставляя слушать. – «Реальные доходы рабочих и крестьян по сравнению с 1940 годом увеличились в два раза».

Глянув на сердито закашлявшегося деда, бабушка поспешила в комнату к репродуктору . «Товарищи! В нашей стране достигнут невиданный расцвет…» – репродуктор умолк на самом интересном месте.

– Мяса хочу, – буркнул недовольный тишиной Ванька, болтая ложкой в миске со щами, но под строгим взглядом деда перестал. Тогда он стал лихо болтать ногами под столом, делая вид, что не замечает осуждающего взгляда чересчур привередливого деда.

– Лупи картошку да ешь, пока горяченькая, – одёрнула его вернувшаяся бабушка. – У родителей мяса много, не чета нашему получают.