Антон Ерхов - Горизонт

Полевой много раз проходил мимо этого кафе, но внутрь заглянул впервые. По правде, он ожидал, что здесь будет просторней – с улицы почему-то казалось, что помещение больше раза в два, а то и в три. Тем более – у входа нередко висели афиши: вечером в пятницу выступает группа такая-то. Где они умещались? Прям квартирники какие-то.

Big L.

Ларка, Ланка, Ленка, Лерка.

Затушив сигарету, Полевой снова потрогал бомбилью. Пожалуй, нет – пусть постоит ещё. Он достал телефон, глянул на время. Двадцать минут одиннадцатого. Почти. Полевой залез в меню, выбрал «Программы», затем «Игры», но тут же нажал отмену. Почему-то решил, что играть в «Судоку» или раскладывать карточный пасьянс – какой-то идиотизм, детский сад. Причём идиотскими игры показались не вообще как явление, а именно здесь и сейчас. Полевой отложил телефон, покосился по сторонам и вспомнил про стойку с журналами, которую видел у входа. Встал, подошёл, взял самый верхний.

Содержание журнала как-то плохо вязалось с игривой обложкой и названием «Кофеёк». Можно было ожидать чего угодно – от кулинарных рецептов и шмоток до жёлтых сплетен и новых автомобилей, но только не политические эссе вперемешку с бизнес-аналитикой. Полистав журнал туда-сюда – схемы, графики, таблицы, – Полевой остановился на статье Голдстейна «Где кончается родина?»

Выделенный жирным абзац: «В словарях вы найдёте одно и то же определение. Родина – это государство, где человек родился и гражданство которого получил. Иногда добавляют: территория, на которой исторически проживает его род».

А дальше уже обычным шрифтом: «В теории всё просто, однако, как водится, на практике возникают вопросы. И их немало. Например, такой: если семья ребёнка уезжает из страны своих отцов и дедов, едва ребёнок родился, то какую территорию считать родиной ребёнка? Ту, где он родился, которую не запомнил и, возможно, никогда больше не увидит? Если верить словарям, то да, именно так: родина – это биологический отец, пусть даже сбежавший сразу после зачатия».

А потом: «В статье „Капитализм и иммиграция рабочих“ Ленин писал: „Нет сомнения, что только крайняя нищета заставляет людей покидать родину, что капиталисты эксплуатируют самым бессовестным образом рабочих-переселенцев“. В целом, большевики, рассматривая „национальный вопрос“, были вынуждены плыть меж Сциллой и Харибдой, признавая, с одной стороны, „право нации на самоопределение“, под которым „разумеется государственное отделение их от чуженациональных коллективов“, а с другой стороны, критикуя „буржуазный национализм“, потому как „национальная культура“, со слов того же Ленина, „вообще есть культура помещиков, попов, буржуазии“, а цель марксизма – „интернационализм, слияние всех наций в высшем единстве“».

И ещё, на следующей странице: «Здесь, пожалуй, следует остановится на так называемом комплексе Антея – мнении, что постоянное проживание в одной местности способствует формированию гармоничной личности и, как следствие, ответственного добропорядочного гражданина».

Разница не столь уж велика. Один сказал бы: «Он отложил книгу и посмотрел в окно», – а другой: «Едва солнечный зайчик пробежал по странице, он отложил книгу и посмотрел в окно».

Мимо кафе время от времени проходили люди. Их одёжка в такие дни – первые по-настоящему тёплые, весенние – выглядела как витрина бутика: здесь и нераспроданное из зимнего, и актуальное весеннее, и новое летнее. Прошлое, настоящее, будущее. Кто в куртке с меховым воротником, кто в плащике, кто в лёгком свитере. Не хватало разве что совсем уж отчаянных – в майках и шортах, хотя встреть кого-нибудь одетого так в троллейбусе или трамвае, Полевой не особо и удивился бы. Можно сказать, он и сам был из таких, «опережавших время» – нет, Полевой не одевался как на пляж, едва потеплеет, но всё же, случалось, чуть солнце начинало припекать, превращая снег в лужицы, он закидывал куртку в шкаф, менял ботинки на туфли, и выбегал на улицу – и пусть рубаха надувается как парус, а в туфлях легко поскользнуться на мокром снегу – это было «настоящее», «правильное» тепло, которое и не почувствуешь иначе как в апреле.

В детстве у Полевого не было весны. Его отправляли к бабушке в конце мая – начале июня, когда заканчивались занятия в школе, и он прыгал из зимы в лето: из крайнесеверных нуля – минус двух в жаркий украинский червень.

Позднее бабушкин город перестал быть «каникулярным» – Полевой с родителями перебрались сюда насовсем. Сменили адрес, переехали. Здесь он окончил школу, затем институт. Сразу же после защиты Полевой устроился работать в одну фирмочку, прозванную в шутку «Стригу и рою ямы» – сфера деятельности в её рекламе была как винегрет: подсолнечное масло оптом и в розницу, помощь в сертификации, лак и краска, переводы с заверением нотариуса, грузоперевозки. «Мы можем всё!» – с гордостью заявил генеральный на собеседовании. Что ж, в чём-то он оказался прав – Полевой, устроившийся «продажником», занимался всем чем только мог – настраивал сеть, развозил какие-то письма, рисовал каталоги, – не считая основные обязанности. Как говорил один знакомый: «В маленькой компании никогда не знаешь, что у тебя за должность».