Светлана Захарова: Догнать и причинить добро. Часть 1

Летит над лесом, а сама размышляет: «Стараюсь, стараюсь, всё с добром да с душой! Хочу помочь, а они, бессовестные, ещё и грубят! Какая я несчастная!»

И вдруг видит: Лиса-мама греется на солнышке, нежится, потягивается… А у норки её лисята охотятся друг на друга! Один вцепился в ухо брату и ну его трепать, того и гляди оторвёт совсем! Вырвался сорванец из пасти братца и давай его лапками мутузить! Ворона как каркнет во всё горло:

– Это ещё что такое?! Безобразие! Никакого порядка! Куда только родители смотрят!

Лисятки нырнули в норку и притаились, а Лиса-мать навострила уши, но с места не сдвинулась.

– Как же ты следишь за своими малышами? Я, конечно, понимаю, что с ними трудно, – возбуждённо говорила Ворона, – но ведь детей учить надо!

– Шумная ты больно, – спокойно вылизывая свою лапку, ответила Лиса, – своих-то давно растила?

– Да у меня все давно уже выросли, в «люди вышли»! – гордо приподнимая голову, заявила Ворона. – А вот из твоих бесят что может получиться?!

– А ничего, – по-прежнему неспешно вылизывая лапку, ответила Лиса, – ничего ни получится, если они охотиться не научатся да себя защищать! Зачем же ты им помешала?

– Я же их спасала! – почти выкрикнула Ворона, вспыхивая от возмущения. – Если бы не я…

– Ну… – мурлыкающим голосом произнесла Лиса-мама.

– Если бы не я, – пересаживаясь поближе, сказала Ворона, – они разорвали бы друг друга на тысячу мелких кусочков!

– Лучше бы ты летела своей дорогой! – почти пропела Лиса-мать.

С этими словами Лиса ловко прыгнула в сторону Вороны, но не поймать, а попугать да деточек поучить.

– Лети с Богом, – спокойно сказала Лиса. – Мы сегодня уже завтракали!

Ворона не сразу поняла, что произошло.

– Ну и родители пошли, – рассуждала она, – что уж о молодёжи-то говорить! Я к ним со всей душой, а они…

Летит несчастная Ворона над лугом и видит: у стога деревенские косари краюху хлеба забыли.

– Ах, какая удача! – вскрикнула Ворона, а про себя подумала: «Я сегодня в своих заботах так умаялась, что ещё и крошечки в клюве не было!»

Но вдруг в её голове промелькнула мысль: «На опушке леса живёт старая Волчица, у неё тоже целый выводок. Бедненькие, несчастненькие щеночки, вечно, наверное, голодные бегают! Отнесу я хлебушек бедным детушкам!» Ворона проглотила слюну и полетела на опушку.

Солнце стояло уже высоко и безжалостно палило крылышки старой Вороны. Усталая, голодная, обиженная, но с чувством собственной нужности она приземлилась у волчьей норы.

Волчица отдыхала после удачной охоты, а малыши весело резвились после вкусного обеда на лужайке. Увидев хлеб, они с рычанием растерзали и раскрошили его по всей полянке, не обращая внимания на обескураженную Ворону.

– Я… вот… хотела, – робко начала Ворона.

Но Волчица, не открывая глаз, твёрдо сказала:

– Ты всё сделала, что хотела? Тогда лети своей дорогой!

Уставшая, измученная, несчастная Ворона поздним вечером прилетела к гнезду и горько заплакала: «Я хотела всем помочь! Какой неблагодарный, чёрствый и злой народ живёт в этом лесу!»

Горькие слёзы текли из её глаз и капали как раз на ту ветку, на которой сидела всё та же белокрылая Сорока.

Сорока была весёлая птица. Она летала в своё удовольствие где хотела, купалась в пруду, болтала с соседками о новостях и всё знала. Она знала об испорченном настроении молодой бобриной семьи, и о поучительных играх лисят, и об удачной охоте старой Волчицы, и о знатном ужине волчат, после которого они сильно развеселились в сторонке от логова, чтоб не тревожить маму. А ещё знала Сорока о том, что Ворона мешала отдыхать уставшей после охоты Волчице.

Сорока как бы невзначай взлетела на соседнюю ветку, на которой сидела и плакала Ворона. Она с восторгом смотрела на великолепный закат и улыбалась.

– Чему же ты радуешься, Сорока? – спросила Ворона, сквозь слёзы увидев счастливые глаза соседки.

– Уходящему тёплому летнему дню! – ответила Сорока. – Я радуюсь счастью молодых бобров. Я радуюсь ловкости лисят и удачной охоте старой Волчицы! И я – счастлива!

«Странно», – подумала Ворона, а вслух спросила:

– Мы говорим об одном и том же, но почему ты, Сорока, счастлива, а я ощущаю горечь и обиду, а вовсе не счастье?!