Максим Долгополов - Россия должна жить

«Без всякой надобности выражают самые подлые, рабские чувства перед царем, к которому они, по меньшей мере, совершенно равнодушны, уверяя его в своей беспредельной любви и готовности жертвовать для него своими жизнями…»

«И несчастный, запутанный молодой человек ( царь ), признаваемый руководителем 130-миллионного народа, постоянно обманываемый и поставленный в необходимость противоречить самому себе, верит и благодарит и благословляет на убийство войско».

«Газеты пишут, что при встречах царя, разъезжающего по России гипнотизировать людей, отправляемых на убийство, проявляется неописуемый восторг в народе».

«Все подносят друг другу безобразные иконы, в которые не только никто из просвещенных людей не верит, но которые безграмотные мужики начинают оставлять…» Выражение «безобразные иконы» в тексте статьи будет употреблено дважды. Молитвы на церковнославянском языке Толстой назвал «напыщенными, бессмысленными и кощунственными».

«Вчера я встретил провожаемого матерью и женой запасного. Они втроем ехали на телеге. Он был немного выпивши, лицо жены распухло от слез. Он обратился ко мне:

– Прощай, Лев Николаевич, на Дальний Восток.

– Что же, воевать будешь?

– Надо же кому-нибудь драться.

– Никому не надо драться.

Он задумался».

Статья встретила восторженный прием европейской прессы. Лишь во французской консервативной газете Journal des Debats было замечено: «Что сказал бы Times, если бы во время трансваальской войны какая-нибудь французская газета напечатала статью англичанина, который требовал бы, чтобы англичане положили оружие даже в том случае, если Кап и Дурбан, не говоря уже о Лондоне, попали бы во власть буров?»

Вопрос был риторическим. Англо-бурская война (1899–1902 годы), хотя и началась с серьезных поражений Британии, привела к патриотическому сплочению английского общества. Призывы к одностороннему прекращению войны были малозаметны и маргинальны.

Петька бежал со всех ног. Задыхался, спотыкался, всхлипывал. Раз чебурахнулся с разбега, но вскочил и помчался дальше, хотя за ним никто не гнался.

Задыхался, потому что бежал долго. Всхлипывал со страха, а еще потому, что не знал, куда бежит. Главное – подальше от Малой Ордынки. Еще лучше – подальше от Замоскворечья. Еще лучше – подальше от Москвы.

«Убьет», – сказал вчера повар Илья Иванович. «Ууу-бью!!!» – ревел хозяин трактира, Гаврила Степанович Маслов. «Убьет», – соглашался с ними Петька и всхлипывал на бегу.

Сегодняшнее несчастье началось с везения. Впрочем, как сказать. К четырнадцати годам Петька так и не понял, повезло ему в жизни или нет. То, что отца почти не запомнил, а мать умерла, когда ему было десять лет, – это не то что не повезло, это горе. Повезло, что матушка, когда пришел отец Георгий причащать, попросила дьячка Тимофея присмотреть за Петькой, чтобы не попал малый к злым людям.

Дьячок пообещал. Искал подходящих соседей. А так как не преуспел в поисках, взял Петьку на свой двор – жил вдовцом. Сироту не обижал. Там, где другой уж давно не пожалел бы подзатыльника и обозвал лентяем, лишь укоризненно шутил: «В мечтательность впал или безмолвную молитву творишь? Мечтательность – грех, а помолимся вместе, когда огород докопаем».

Дьячок Тимофей был добр ко всем: к Петьке, односельчанам, даже домашней скотине. Не обижался на отца Георгия, с его старческим ворчанием и придирками на пустом месте. Напротив, тенью ходил за ним на службе, подсказывал своевременные молитвы. И лишь тихо вздыхал, когда батюшка путал великий выход с отпустом.

– Дьячок наш – профессиональный суфлер, – как-то заметил дачник, студент-художник, заходивший с мольбертом даже в храм. Дьячок только улыбнулся, когда Петька передал эти слова, и объяснил: суфлер – человек, который в театре подсказывает актеру забытые слова. Что такое «театр», Петька не понял, но незнакомое слово запомнил.

В свободное время, а его было немало, Петька следил за студентом. Видел, как тот открывает мольберт, садится на табуретку. И на холсте появляются облака, дальний бор, серые крыши деревеньки, белая церквушка. Причем такие облака, такая синяя дымка над ельником, что глазами не каждый раз увидишь.

Нашел дома обломок карандаша, клочок бумаги, стал рисовать. Как студент-художник – рисовал все, что видел. Огород, корову Пеструшку, входившую во двор, даже печку и старый шкаф.

Дьячок увидел, не заругался, наоборот, улыбнулся. А через месяц, на день ангела, подарил Петьке тетрадь и два карандаша.