Максим Долгополов - Россия должна жить

Кузя вздохнул и продолжил, еле сдерживая слезы:

– А здесь мне настоящий манифест прочитали. Там про свободы, про думы какие-то. И ничего не сказано, что можно брать зерно в помещичьем амбаре. Барышня, как же нас можно было так обманывать? Я дурак дураком, ведь грамотный, мог бы съездить в город, прочитать, что в этой бумажке на самом деле написано. Пошел со всеми и вот…

Ударил левой рукой по стене, зарыдал, как ребенок.

– Дохтор говорит, теперь я правой рукой не работник. Следователь – мне в каторгу идти, за вооруженное покушение на власть. А у меня Машенька на сносях дома осталась. И денег нет работника нанять. Она же гордая, помощи не попросит, убьет себя трудом. А мне… а мне в каторгу теперь и никак ей не помочь. Барышня, как же можно было так с нами поступить, обмануть нас? За что?

Если бы проклинал, было бы легче. Но нет, рыдал, как ребенок.

Едва Вера выздоровела, начался суд. От решимости обличить тиранию не осталось и следа. Едва в голове рождалась громкая фраза, перед глазами вставал рыдающий Кузьма. Вера сидела в прострации, вяло слушала, казалось бы, бесконечные речи защитника – местного, не петербургского товарища – тот уехал. Адвокат апеллировал к душевному состоянию подзащитной, не отдававшей отчета в своих поступках. Загипнотизированной в переносном смысле, «а может, и в прямом», радикальными элементами, использовавшими доверчивую девушку для преступления против государства. Не раз повторял: «Эта механическая кукла, эта сомнамбула снова стала человеком, лишь когда поняла, что жертвой ее злодеяния может стать младенец».

Удивилась словам адвоката о том, что на подавленное состояние подзащитной повлияло страшное известие о смерти матери. Была уверена, что прокурор заявит протест. Укажет, что мать умерла после неудачного теракта, а не до него.

Взглянула на прокурора. Тот и вправду вышел из дремы, но протест не заявил. Только взглянул на Веру, и взгляд почему-то показался ей лукавым.

От последнего слова Вера отказалась. Столичные газетчики, командированные на процесс о неудачном покушении на губернатора, разочарованно вздохнули. Зато приговор оказался сенсацией: трехлетняя ссылка, да еще в местах не столь отдаленных.

Отправки в ссылку Вера дожидалась в одиночной камере. Ей было тревожно и тяжко. Свежую прессу в тюрьму не доставляли, но попадались газеты недельной давности. Судя по ним, террористам по всей России выносили суровые приговоры, вплоть до смерти, даже за пистолет или бомбу, найденные при них.

Как посмотрят товарищи на столь удивительно мягкое решение суда? Как посмотрит общественность? Не подумает ли, что она нарочно швырнула бомбу в безопасный угол, испугавшись эшафота, а судьи, нет, не судьи, просто слуги самодержавия, наградили ее за это мягким приговором. Урок малодушным боевикам.

От этих мыслей забывался и плачущий Кузьма, и мать. Перед закрытыми глазами Веры снова вставала губернаторша с младенцем на руках. А если супруга палача была бы без ребенка? Метнула бы бомбу не колеблясь…

Скрипнула дверь. Вера подняла голову и увидела губернаторшу в черном платье. Ее лицо осунулось, теперь гостья еще больше напоминала горюющую Аленушку.

– Я благодарна вам за ваш поступок, – негромко сказала она. – Мне объяснили, что более мягкий приговор был бы невозможен; даже этот вызвал толки в столице. Вас вышлют в Вологодскую губернию. Возьмите, пожалуйста, здесь то, что будет вам необходимо в поездке.

Протянула Вере корзину. Та вскочила, преисполненная радостью от того, что может сказать слова, которые иначе остались бы мыслями.

– Как мне жаль! Как мне жаль, что вы явились в приемную с ребенком на руках! Я… я не колебалась бы ни секунды. И не промахнулась бы. А сейчас… Я сожалею о минутной слабости! Ведь невинный младенец вырастет таким же палачом, как и его отец!

Мария вздрогнула, еле слышно сказала: «Господи, помилуй!»

– Господь помилует, – крикнула Вера, – зато ваш муж никого не помилует! Вырастит кровавого пса из щенка! Наверное, уже сейчас учит постегивать кукол прутиком, потом научит их вешать! А вы… Жена палача! Вырядилась, как ворона, чтобы узникам было тоскливо идти на каторгу, на эшафот, да хоть в ссылку, как мне. Суд меня пожалел… Кто Россию пожалеет?!

Замолчала, вгляделась в лицо гостьи. Показалось, будто из ее глаз вылетела молния, как из тучи. Гостья даже прикусила губу.

Но молния если и вылетела, то растворилась в небе.