Владимир Дулга - О себе, о нас, о жизни. Повести и рассказы

Потом случился развал страны. Всё, как-то неожиданно быстро, рассыпалось! Леспромхоз, после нескольких бесполезных реорганизаций, закрылся. Местные мужики, внезапно ставшие «акционерами», растащили по домам оставшуюся технику. До сих пор, в разных концах посёлка, можно увидеть ржавые, ненужные «Уралы» – лесовозы, и трелёвочные трактора. Оставшийся не у дел народ, ударился в рыболовство, рыбачили все, от мала, до велика. Трудно было найти на реке хотя бы маленькую протоку, не занятую вездесущими рыбаками. Рыбу сдавали местному предпринимателю, который отвозил её в райцентр перекупщику армянину, по имени Завен.

Позже, в знакомой с детства тайге хозяйничали китайцы, навезли технику – мощные лесовозы, японские трактора и погрузчики. Валили лес, вывозили кругляк к железной дороге и отправляли в Поднебесную. Выкопали в лесу землянки, жили отдельно, не общаясь с местными, и не принимая их на работу.

Посёлок постепенно пустел, люди уезжали «на Большую землю». Почти на каждой улице стоят брошенные, заколоченные дома, на ближайших и дальних сопках появились «проплешины» спиленного леса.

Дед тоже «рыбалил». Ставил сети, стараясь как-то прокормиться в те лихие, тяжёлые годы.

Феоктист не любил надолго оставлять дом. И на все приглашения детей переехать к ним, частенько повторял жене:

– Не люблю я эти города! Бегают, как в «спину стрелянные», целыми днями! Словно муравьи в растревоженном муравейнике! Никто друг друга не знает и не замечает! Редко кто здоровается! Остановиться и поговорить не с кем, и не о чем!

Екатерина Михайловна обычно не поддерживала его «не современны» суждения. Заметив, что жена с ним не согласна, дед твёрдым голосом продолжал:

– Здесь, на воле, чувствую себя нормально, нигде не давит и не болит! А стоит, хотя бы в райцентр уехать, возвращаюсь весь разбитый и больной. Как будто с десяток вёрст на вёслах прошёл, против течения! Нет, матушка даже не зови!

И действительно, после свадьбы правнука в Иркутске, дед расхворался не на шутку. Ночью вызвали «скорую», с диагнозом инфаркт, Феоктиста Ивановича положили в кардиологию Иркутской областной больницы, на целый месяц.

Катерина Михайловна вынуждена была возвратиться домой одна. Приехавшие ближе к осени сыновья, заготовили дров на всю зиму, уложив их ровной поленницей вдоль забора. Помогли выкопать картошку. Договорились с трактористом и вспахали огород к следующей весне. Вытащили к ограде дедову лодку. Не смогли только заготовить сена. За бурной деятельностью сыновей, дед наблюдал сидя на высоком крыльце – врачи категорически запретили ему любые нагрузки. Даже за ужином, Феоктист Иванович не позволял себе присоединиться к сыновьям, поднимающих рюмочку за здоровье родителей.

Любимицу всей семьи, корову Белянку пришлось продать, а бычка пустить на мясо. Приближались морозы, речка потемнела под грустным осенним солнцем, тайга, на противоположном берегу, покрылась жёлто-коричневыми пятнами осеннего лиственного леса.

Феоктист Иванович часто выходил на берег реки, за своим огородом. И подолгу стоял, молча, любуясь медленным наступлением осени.

На душе было непривычно грустно и тревожно. Волнуясь за мужа, кутаясь в платок, на берег приходила Катерина Михайловна. Стоя рядом, касаясь друг друга, они, молча, смотрели на несущуюся массу воды, каждый, думая о своём. Осторожно тронув мужа за локоть, баба Катя обычно тихонько просила, величая мужа ласково, как звала в юности:

– Пойдём Феонит, холодно уже! Не дай бог, простыть!

Зиму, они прожили хорошо. Дед потихоньку набирался сил. На все вопросы соседей о здоровье и самочувствии, односложно отвечал:

– Нормально!

Хотя, на самом деле, бывало по-всякому. Иной раз ночью, сердце начинало давать пропуски, всё чаще и чаще, а паузы между ударами становились такими длинными, будто душа проваливалась в глубокую, тёмную яму.

Или в груди беспричинно разливалась горячая, жгучая боль, заставляющая забыть обо всём на свете, рождая где-то в глубине сознания непреодолимый страх. В такие минуты Феоктист Иванович вспоминал своё лежание в Иркутской больнице. Когда в палату, осторожно, с испугом на лицах, входили молодые студенты, пришедшие на занятия.

Из всех симптомов ишемической болезни сердца, они, почему-то, твёрдо запоминали, лишь один, о котором у больных постоянно спрашивали все студенческие группы:

– Вы, боитесь смерти?

Вначале деда подмывало ответить вопросом на вопрос: