…Кто может вообразить точку? Никто. Это невозможно, ибо точки на самом деле нет. Она – мнимое, нулевое измерение и, в общем-то, более всего соответствует проколу иголкой бумажного листа.
Но вот мы согнули лист пополам и получили линию, созданную из бесконечного количества точек – которых на самом деле нет. А ежели эту линию (которой нет) раскатать на бесконечность, получим плоскость без толщины.
Помножим плоскость (без толщины) на бесконечность и получим объем – нашу родную трехмерность. Так и выходит, что и наш мир – ничто, умноженное на все…
Ну а ежели вернуться в точку, в пространство мнимости, мгновенное время, открытое бароном Карлом Дюпрелем? В нулевое, то есть творческое, пространство, где миры создаются из букв и слов…
В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО…
…В картинке тем временем произошли изменения. Над ипподромом в зените вдруг не стало солнца. Затем оно появилось, но стремительно покатилось с неба. Кто-то подхватил солнце, закинул вновь в зенит, как мяч в баскетбольную корзину. Старик под акацией внезапно оказался один: исчез мальчишка. Затем исчез старик, но вновь появился, уже без термоса, зато с чайником и пиалой. В этот момент солнце раскололось пополам, зенит смялся, как бумажная салфетка, картинка пошла рассыпаться на отдельные кусочки, частички, все пошло коситься, шататься, золотая лошадь унеслась ввысь брызгами огненных капель, небо разорвало – за ним была темнота; старик, ипподром пытались сопротивляться, удержаться – все напрасно: вселенная окончательно свернулась, скрутилась, стянулась – я разорвала неудачный черновик и выкинула в корзину.
…Нет, что не говори, он не совершенней реальности – выдуманный мной ипподром! Иначе старик смог бы мне отплатить: вылезти из нарисованной картинки, зажить рядом со мной! Чем совершеннее вымысел, чем талантливее творец (вдумайтесь в это слово!), тем изображенный им мир живее – и опаснее.
Гениальный вымысел порой рождает злое чудо.
Ленский убивает Пушкина. Лермонтова – Грушницкий, а гоголевский Портрет (который никто из нас, разумеется, в глаза не видел) гуляет себе, выйдя из рамок, в вымышленных пространствах, сея дьявольский соблазн.
…Все пошло вновь складываться, сплавляться, устраиваться – верблюды, старики, пустыня и мы, те, что сотворяем миры из слов и разрушаем, уничтожая черновики.
…Когда-то мне попала в руки старая газетная фотография. Изображение в газете состояло, если приглядеться, из шестигранных «шайбочек». Одни «шайбочки» виднелись яснее, другие же исчезали то в черном, то в светлом. Но были шайбочки видимы, нет – ОНИ СУЩЕСТВОВАЛИ и сотворяли изображение!!! И мне стало ясно: НАШ МИР СОЗДАН ПО ЕДИНОЙ МАТРИЦЕ – включая пустоту!
Что за Матрица?
Я представляю ее в виде значка: прямая – Бесконечность, продетая сквозь кольцо – Вечность.
Но прямая – не что иное, как кольцо, чей радиус бесконечно удален от центра.
А кольцо с бесконечным удаленным центром есть прямая.
…Тут в моей голове стала как бы проявляться громадная фотография из старой газеты. На фотографии было вроде бы чье-то лицо. А мир уже начал подрагивать, в лиловым свисте все начало сворачиваться. Появилось чувство тошноты, и я прекратила дозволенные мысли.
Ибо в Ашхабаде шестого измерения – и далее, со ступени на ступень, надо продвигаться медленно и осторожно – иначе Среда примет в себя.
…Но все же, скажи мне,
Что там – между кольцом и прямой?
И все-ж-таки, скажи – ЧТО ТАМ?!
Из пламя и света…
М. Лермонтов
Самолет взмыл над Красноводском, отдаляясь от берега Каспия. Далеко внизу осталась солончаковая степь с одинокими колючими шарами перекатиполе, одногорбые верблюды, едкий дым костров и красноводские крестьянки-эрсари, что носят сбоку на головных платках височный серебряный диск величиной с ладонь – гулак-халка.
Самум взбаламутил песок пустыни. Море и небо с трудом просвечивали сквозь песчаную взвесь – казалось, что наш самолет завис неподвижно, вплавленный в опаловое золотисто-голубое яйцо.
Сквозь стекло иллюминатора внизу едва виднелось бушующее море. Трехметровые – не ниже – валы Каспия с высоты казались почти неподвижным лекально правильным, текстурированным рисунком в виде рифленой ряби, похожей на громадную стиральную доску —
танцующие, синие
лекалы скольжины,
где силовые линии
слегка искажены.
Если же вглядеться, обнаруживалось, что серебристая ребристая поверхность «доски» непрерывно ходит из стороны в сторону – лениво, почти незаметно для глаза смотрящего. Рифленый «рабочий» рисунок при этом почти не менялся. Казалось, что «доска» – гигантский инструмент, от которого исходит мощное гудение на инфразвуке; неслышная нота сотрясала басовую рябь, еще более сгущая стеклянную толщу вокруг самолета.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу