Старшая дочь к тому времени была отправлена в заграничную школу для девочек из хороших семей. Полностью победить сколиоз не удалось, бедняжка не вылезает из корсета. Это обстоятельство, помноженное на финансовое благополучие, делает ее высокомерной. Младшая уже неплохо управляется с айпадом. Гости, собирающиеся за круглым антикварным столом, любят послушать истории банкира про юность, про переезд в этот город, про бессердечных хозяев съемных квартир, про первые ипотечные взносы. От этих рассказов банкир переходит к артисту. Расхаживает взад и вперед, показывая, где раньше стояли стены, где жили они, а где – соседская чета.
– Здесь, прямо на том месте, где мы с вами сейчас находимся, – говорит банкир словами экскурсовода, – располагалась спальня. Тут такое творилось…
И банкир, наперебой с супругой, перемежая усмешки с благородным негодованием, в который раз рассказывают обросшую совершенно невероятными подробностями историю порочных причуд артиста. Выговорившись, банкир устает, будто сам только что принял участие в оргии, вытирает со лба пот, снимает с полки Библию, к которой в последнее время пристрастился, и зачитывает кусок о неминуемой расплате, которая ждет каж– дого.
Гости почтительно слушают, переваривают угощения и думают о том, как поучительно устроена жизнь. А еще о том, что в последнее время про артиста ничего не слышно.
Когда все расходятся, банкир с супругой убирают фарфор, стекло и вилки в посудомоечную машину, укладывают спать младшую и выкуривают по сигарете, прицельно дымя в зарешеченное жерло гудящей вентиляционной вытяжки. Затем они чистят зубы и отправляются в спальню.
Сняв с себя одежду, они приглушают запрятанные в хрустале свечи, откидывают шиншилл и залезают на огромную кровать с высокой спинкой и четырьмя витыми столбиками. Это та самая. Когда артист съезжал, банкир выкупил всю обстановку. Лучше деньги в руки, чем тратиться на склад. Еще и попортят при перевозке. А много мебели в тесную квартирку не поместится. Артист ведь теперь в тесную перебирается, не так ли?
От всего приобретенного тогда банкир потом не без выгоды избавился, а те самые занавески, ковер, кресло, люстру, покрывало и, главное, кровать оставил. Супруга капризничала, противилась, мол, брезгливо ей, но он настоял. На высокой спинке тут и там жирные следы ладоней – артист со своей явно прибегали к увеселительным маслам. Побывавшая в лапах другого, а теперь принадлежащая ему кровать банкира будоражит. Он урчит, как цепной пес, и сквернословит, то мотая вспотевшую супругу по необъятному матрасу, то упрашивая ее проделывать с ним штуки совершенно неподобающие. В эти минуты он любит опереться руками о два любимых чужих отпечатка на высокой спинке и такое испытывает, что и супруга, и кровать, и кроны деревьев за окнами, и пруд исчезают, а вместе с ними исчезает весь этот город с его кольцами и радиусами и вообще все.
Огни отелей заманчиво блистали на мокрой мостовой. Низкорослые подростки в полицейской форме преграждали путь.
– Давай подождем, – предложил отец.
– Это на полчаса минимум, – сказал я с некоторой претензией, будто именно отец послужил причиной и непогоды, и очереди.
Стоять не хотелось, но и уходить, не повидав нашумевшую уже экспозицию, не хотелось тоже. Мы выбрали бездействие – остались в очереди. Я поднял воротник, чтобы за шиворот не так сильно сыпало дождевую пыль. Неподалеку располагался подземный торговый центр. В его ворота втекала человеческая река. Говорят, в древности здесь тоже была река, только не человеческая, а обычная, пресноводная. Позже ее русло заправили в трубу и выкопали ТЦ.
– Его примерно в такую же погоду хоронили, – ни с того ни с сего вспомнил отец. – Снег с дождем, слякоть, пар изо рта.
– А где очередь стояла? – спросил я.
– Вот там. – Отец махнул рукой в сторону шумной улицы. – Как раз вон на той площади собрался народ. Я подошел, думал, быстро дойду до Колонного зала, где выставили гроб, попрощаюсь и домой.
– Много народу было?
– Сначала немного, а потом толпа. Мы с товарищами старались держаться вместе, но скоро нас растащило. Помню, так сдавило, что я даже ноги поджал и не падаю – толпа меня несет. Хорошо, как на море, только дышать трудно.
Услышав, как когда-то отец отдался колыханию людской стихии, я подумал, что, прыгнув в воду, люблю поджимать ноги, так, чтобы колени к подбородку, и покачиваться эмбрионом в бесконечной водной плотности. Есть в воде что-то женское – любую форму примет и любую форму обоймет, накроет с головой и разгладится. Не вся вода, однако, доставляет удовольствие. Мокрая ситоха, сыплющая в лицо и уши, удовольствия, например, не доставляет. Если ты, конечно, теплокровное. Я втянул голову в воротник.
Читать дальше