Анна Хрусталева - Ля-бемоль третьей октавы

Начать он решил издалека. И выбрал для этого, как ему показалось, самый подходящий момент: аккурат между протёртым молочным супом с брокколи (для связок полезно) и индейкой на пару (белок даёт силу, а калорий в ней чуть-чуть).

– Мама, знаешь, о чём я тут подумал? – Он постарался, чтобы это прозвучало будто бы между прочим. Чтобы мама ни в коем случае не догадалась, как долго и мучительно вызревала эта спасительная мысль. Чтобы поверила: эта мысль пришла ему в голову внезапно, вот прямо сейчас, между супом и индейкой.

Однако ничего не вышло. Голос предательски дрогнул, сорвавшись на какое-то униженное и виноватое заискивание.

Анна Михайловна, ещё мгновение назад самозабвенно отпаривавшая стрелки на его концертных брюках и жизнерадостно мурлыкавшая себе под нос арию Медеи из давно позабытой всеми оперы Луиджи Керубини, чуть утюг не выронила. Вскинула голову, ноздри тревожно затрепетали, как у гончей, почуявшей добычу.

– Что-то случилось? Ты плохо себя чувствуешь? Что-то с голосом? Сорвал? Перетрудил?!

Не дожидаясь ответа, метнулась к холодильнику, схватила пакет молока и дрожащими руками начала выливать его в кастрюльку:

– Сейчас, родной, сейчас, потерпи, сосновых шишечек тебе накипячу, завтра будешь как новенький. И Розе Петровне утречком позвоню, пусть придёт, горлышко наше посмотрит.

Господи! Опять двадцать пять! Ну почему, стоит ему сказать, что он о чём-то подумал, как мама тут же пытается уложить его в постель, обложить горчичниками, напичкать всей возможной народной медициной и в завершение ритуала незамедлительно вызвать неотложку? Почему-почему! Да потому, что думать в этом доме дозволено только ей. Данный же случай, по её версии, это симптом неизлечимого недуга, без пяти минут смерти.

– Что ты, милая, всё отлично! – Он мягко попытался забрать у матери кастрюлю с ненавистным молоком, да куда там. – Просто мне кажется… – И зачем он только всё это затеял! – Нет, я просто уверен, – набрал полную грудь воздуха, словно заходил на ля-бемоль третьей октавы, – тебе нужно выйти замуж!

Разлившуюся по кухне зловещую тишину нарушало только мерное шипение пара, вырывавшегося из раскалённого утюга. Потом мать с грохотом опустила кастрюлю на плиту. Молоко выплеснулось, закапав на пол мелким белоснежным дождичком.

Он схватил салфетку и начал вытирать стремительно прибывающую лужицу. На мать старался не смотреть, и без того зная, что лицо у неё сейчас как у оскорблённой царём Соломоном царицы Савской.

– Это она тебя надоумила?

– Бог с тобой, мама, ну кто она? Ну кто? – Он пытался оправдываться, но от этого становилось только хуже. – Ты молодая красивая женщина. Ты сделала для меня всё, что могла. Дальше я сам. А тебе пора о себе подумать, о своей жизни.

Мать посмотрела на него как-то странно.

– Не знаю, что там мне пора, а вот тебе, дружочек, давно уже пора быть в постели – завтра концерт, надо выспаться. – Голос у мамы надменный, ледяной – нет, он ошибся, тут не царица Савская, а Кармен из четвёртого действия. – Только сначала я тебе вместо шишечек пиона накапаю, а то что-то ты у меня разошёлся не на шутку.

Подоткнув одеяло и потушив свет, Анна Михайловна ещё пару минут постояла у кровати сына, привычно наблюдая, как успокаивается его дыхание, разглаживается до боли любимое, до каждой чёрточки, до каждой выемки знакомое лицо, как подрагивают длинные, такие же как у неё, ресницы. Аккуратно убрала со лба сына прядь светлых волос. Вздохнула о чём-то. Наклонилась поцеловать бледный влажный висок. На цыпочках вышла и плотно прикрыла за собой дверь, как делала это уже двадцать с лишним лет кряду.

Оставшись один, он хотел было зажечь ночник и хорошенько обдумать случившееся. Нужно срочно решать, что делать дальше: стоит ли вновь заводить с матерью столь важный для него разговор и рассказать ли завтра Кате, что план их провалился? Катя… При воспоминании о рыжеватых завитках на её мраморной шее по телу прошла горячая судорога, и в следующее мгновение всемирно известный контратенор Иван Лепешев уже стремительно плыл по тёплой реке сна, мягко обвивавшей его водорослями то ли Катиных, то ли маминых рук. Река несла его всё быстрее и дальше, и потому он не слышал приглушённого голоса матери, тихо говорившей с кем-то по телефону.

Если бы какому-нибудь чудаку пришло в голову объявить международный конкурс на самое странное детство, контратенор Иван Лепешев одержал бы в этом состязании безоговорочную победу. И вовсе не потому, что побеждать в международных конкурсах давно уже вошло у него в привычку. Просто детство его и в самом деле было уникально в своей фантасмагоричности.