Максим Лаврентьев - Мюша и Нюша

И вот, наконец, настал ужасный час, когда действо кончилось. Детей повели в гардероб и на улицу. Вместе со всеми, но в то же время страшно одинокий, тоскующий вышел я из главного подъезда и тут, как ни был убит горем, заметил, что обстановка изменилась. Перед входом установили металлические, как в метро, заграждения; по образованному ими коридору всех нас под наблюдением служителей, тех самых, что раздавали внутри подарки, стали гнать в сторону, куда-то, кажется, на Соборную площадь. Однако я и несколько других малышей упёрлись. Ведь мы договорились встретиться с нашими мамами непременно вот тут, у подъезда! Как же мы могли отсюда уйти? Нас, конечно, пытались вразумить, говорили, что родители ждут на площади, однако всё было тщетно. Пять-шесть человек, и меня в том числе, оставили на месте, на небольшом пятачке, образованном загородками. И началось хождение по кругу. Мы, подчиняясь безотчётному чувству, двигались, как заключённые по тюремному двору, гуськом, в затылок друг другу.

На город быстро наваливался вечерний январский мрак. Задумавшись, я и не заметил, как постепенно остался один – других детей разобрали их встревоженные мамаши. Посыпал снег. Вдруг я увидел, что одиноко кружусь по закутку, и… заплакал.

Что было дальше, помню смутно. Нет, я не бился в истерике, не кричал «мама, мама!», хотя мысль о том, что мама бросила меня, пронзила мне сердце. Нет, я вёл себя тихо, и в этот момент… не знаю, как описать такое… что-то очень важное произошло со мною. Я… Нет, не могу.

Когда прибежала мама, она нашла меня ещё в соплях и с мокрыми глазами, но внутренне умиротворённого, почти отрешённого. Помню, я даже несколько высокомерно заявил, что от второго подарка отказываюсь, так как советскому ребёнку не подобает унижаться из-за сладостей. Мама не ругала меня, а, наоборот, целовала и утешала. Заплакала. Тушь у неё при этом размазалась, и она под фонарём долго тёрла лицо носовым платком, убирая остатки косметики. Потом взяла у меня оставшийся билет, отлучилась куда-то и быстро вернулась: в руке у неё алела заветная кремлёвская башенка.

Мы шли к метро, и я с удвоенным усердием налегал на шоколадные медальки.

«Боровицкая». Эскалатор.

Я внимательно посмотрел на маму.

Мюша и Нюша никуда не делись, но теперь они были вместе.

Навсегда.