Геннадий Верин - Ведьма

Вдруг слышит Марийка, как вроде кто за плетнем от хаты со двора тихо-тихо так по скрипучему снегу ступает. Слышит дивчина, а разглядеть впотьмах не может. Прислушалась она еще, пригляделась,.. а то собачка.

– Сирко, цэ ты? – спросила Марийка у той собачки и на одно колено опустилась. – Ой, и испугал ты меня, дружок. Обожди немного. Сейчас угощу тебя. – Достала Марийка гостинец, согретый девичьим духом, отломила от него кусочек и дала песику. Сирко мокрым языком хлеб вмиг слизал и в глаза дивчины печально вглядывается, хвостом куцым туда-сюда виляет. Пока давала Марийка гостинец собачке, замерзли у нее ладошки. Она их в кулачки сжала и к губам своим приставила: дышать на них давай, чтобы согрелись.

И тут вдруг, ни с того ни с сего, от чего-то собачка жалобно заскулила, голову свою к земле склонила и, поджав хвост, обратно к хате поплелась.

– Шо с тобой, Сирко? – спросила Марийка, а сама слышит, как будто кто сзади тихо подкрался, – подкрался и в спину ей смотрит. Разумеет Марийка, что стоит за ней кто-то, а вот чтоб обернуться, да поглядеть до того боязно дивчине, что аж воздуха не хватает. Так и застыла она в страхе со ртом приоткрытым, только глаза в одну сторону воротит, точно высмотреть старается: «а кто там?».

– Зачем пришла? – спросил Марийку старушечий голос.

От того, что внезапно вышло, Марийка маменьку вспомнила: – Ой, маменька! – и в снег повалилась… Обернулась она, поглядела, а перед нею не то женщина, не то старуха какая стоит. Разглядеть трудно дивчине от того, что одета та женщина, как пугало: поверх черного платья кожух нагольный до пояса и до того драный, что срам, в руках палка подпоркой, как кочерёжка, а за платком на голове волосы распущены и лица не видно.

– Я – погадать, тётечка, – тихо, не смело так, отвечает Марийка, а сама про себя Бога поминает, чтобы помиловал Он ее и не дал от страха помереть.

– Что там у тебя? – спросила та тётечка.

– Гостинец, – отвечает Марийка, и воздух с успокоением выдыхает, потому как узнала она гадалку местную.

– Ну, – говорит та гадалка и руку тянет к гостинцу. – Давай!

– Берите-берите, тётечка. Это вам, – передает Марийка гостинец, да только вот больно руки трясутся у нее, что если бы не приняла гадалка тот гостинец к себе то, верно, и выпал бы он прямо в снег.

– Что расселась, как телуха? – спрашивает гадалка. – Идем в хату.

Встала Марийка на ноги, и до того ей гадать расхотелось, что если бы кто мимо проходил или окрикнул кто ее, то такого дала бы она деру с того хутора, что и сам черт не угнался бы за нею. Да вот только на беду Марийки ни одной живой души кругом. Пришлось за гадалкой в хату идти. Деваться-то не куда…

А как в хату вошли, гадалка спрашивать давай:

– Кому сказала, что ко мне пошла?

– Никому, – отвечает Марийка. – Я сама.

– Значит сама?

– Угу, – кивнула головой Марийка.

– Ладно. Снимай одежду и сюда иди.

– Всю?

– Сорочку оставь.

Хоть и натоплено в хате гадалки, да вот только от чего то зябко Марийке: то ли от того, что с голыми ногами в сорочке одной, то ли страх колотит тело ее.

– Что стала? Подойди! – говорит гадалка.

Вышла Марийка в центр хаты, а перед нею корыто с ледяной водой и свечи вокруг.

– Обойди три раза, – говорит гадалка. – Умойся водой и скажи: «Ряженый мой, мой, суженый, приди к невесте стуженой». В воду глядись. Кто явится тебе, то и судьба у тебя такая…

Вот говорят: любовь. А что за такая напасть любовь, не каждый, поди, ученый или там знающий человек уразумеет или растолкует вам. Оно-то понятно, что у того же человека любовь та где-то внутри зарождается, беспокоит его грешную душу, клокочет, точно пузырями, в груди или в животе, как у той самой хозяйки в печи добрый бульон. И никто от рождения не знает, когда та любовь ошпарит его кипятком или припечатает сверху, точно оглоблей…

Вот и пристава Николая Солову не минула стороной та сердечная страсть. Да ладно бы – просто попалась бы ему дивчина обыкновенная или там из благородных каких, да хоть бы того же дьякона дочка, ан нет. Угораздило пристава, упаси вас Господи, втрескаться в ведьму. В ту самую, что не на есть ведьму, хотите – верьте, а хотите – нет. Да и оставила та чертова баба в сердце Соловы такую занозу, что и помирать ему было скоро по преклонности лет, а забыть он ее, как не старался, так до самой своей кончины и не сумел. До того за-но-за, что не горилкой ему было залить, не перед Богом вымолить…

А началась та история давным-давно. Наверное, где-то в середине зимы, в году так 1904, еще при царе батюшке, при императоре нашем Российском Николашке II. В самом, что ни на есть, сердце славной Украины, в селе Хоружи Полтавской губернии.