Герман Канабеев - Я буду Будда

– Хорошо, зайди в бар, там твой напарник помогает кофемашину установить, Андрей Ниподатенко. Обменяйтесь телефонами, завтра обоих жду в десять.

Напарник оказался лет на десять старше меня. Я удивился, что в таком возрасте еще можно устроиться барменом. Почти во всех объявлениях, включая то, по которому я сюда пришел, указывали до двадцати пяти лет. И если у меня было еще три года до этого возраста, Андрею явно было за тридцать.

– Ян, – я протянул руку.

– Андрей, – он пожал мою руку в ответ.

Мы вышли на улицу. В припаркованной у входа машине водитель внимательно слушал радио. «Взрыв бомбы на центральном рынке во Владикавказе. Десять человек погибли, сорок ранены», – сказали по радио и включили песню «Сплина» «Выхода нет».

– Помянем? – предложил я Андрею.

– Помянем, – ответил он.

Мы купили в магазине неподалеку бутылку водки, бутылку колы, пластиковые стаканчики и пошли на Красную площадь.

Андрей пил молча и не запивал. Мне казалось, что он слишком близко к сердцу принял теракт.

Может, так еще казалось из-за его не очень дружелюбной внешности. Сломанный боксерский нос. Глубоко посаженные глаза, мощные брови и тонкие губы. Коротко стриженный под машинку. Высокий, но сутулый. Походка такая, словно он в любой момент готов на кого-нибудь броситься. Не самая лучшая внешность для бармена.

Я решил, что обязательно включу в свою книгу героя с его внешностью.

Любимой фразой Андрея была – четвертый десяток дураку. Он вворачивал ее каждый раз, когда делал что-нибудь такое, что, по его мнению, не должен делать серьезный мужчина в его возрасте. Когда спускал последние деньги в игровых автоматах и на смену приходил раздавленный и с жутким похмельем, говорил: четвертый десяток дураку. Когда трахал менеджера по персоналу Юлю и мучился совестью за измену жене, говорил: четвертый десяток дураку. Когда натирал барную стойку, полировал бокалы, вдруг мог зависнуть, задуматься, оглядеть с тоской бар и сказать: четвертый десяток дураку.

Я не понимал его самобичевания, пока однажды Андрей не сказал:

– Вот как я мог так просрать свою жизнь, Ян, а?

– Все так плохо? – спросил я.

– Четвертый десяток дураку, а я барменом работаю. Нормальные люди в этом возрасте уже директорами ресторанов становятся. Дочь родил, да, живет с первой женой и другого мужика называет папой. Она даже не знает, что он не родной, понимаешь?

Что я тогда понимал в этом?

– Не очень, если честно, – ответил я.

– Четвертый десяток дураку, – сказал Андрей и достал из холодильника в баре бутылку водки, – будешь?

– Я водку как-то не очень.

– Пей вискарь.

Альтернативы не пить, видимо, просто не существовало.

– За что пьем? – Я налил в рокс грамм сто Black Label и добавил: – Или против чего?

– День рождения Виктора Робертовича сегодня.

– Цой?

– Он, – сказал Андрей. – Лучше бы я, как он, под автобус попал лет в двадцать восемь. Четвертый десяток дураку.

В Москве конец июня. Город уже вовсю дышит зеленью деревьев. В воздухе пахнет надеждами и женскими духами.

Андрея жена выгнала из дома. Как я понял, несанкционированный анал стал последний каплей в их и так не очень крепкой семье. Мало того, что он промахнулся, Андрей еще и не остановился. Он придавил ее всей массой к кровати и не отпустил, пока не закончил. Он говорил, что она не очень-то и сопротивлялась, а под конец так вообще всем телом ему помогала.

Четвертый десяток дураку. Теперь он жил у менеджера по персоналу Юли. Самым большим ее преимуществом перед теперь уже бывшей женой, по его словам, был санкционированный анал. Юля, как оказалась, была большой любительницей.

Получив эту информацию, на Юлину задницу я смотреть спокойно не мог. Задница прекрасная. Одна из тех задниц, которая может свести с ума. Не то чтобы я хотел трахнуть ее в жопу, не то чтобы вообще хотел трахнуть Юлю, но смотреть спокойно на нее не мог.

Я купил ноутбук и переписал из блокнота в Word будущую книгу. Все два предложения – «У нее были огромные голубые глаза» и «Я тонул в этих глазах и не знал, что мне делать».

В книге «Письма начинающим литераторам» Горького, что дала мне хозяйка квартиры в Лаврушинском переулке, говорилось: «От слияния, совпадения опыта литератора с опытом читателя и получается художественная правда – та особенная убедительность словесного искусства, которой и объясняется сила влияния литературы на людей». Я надеялся, что понимаю, о чем он говорит, и радовался, что, скорее всего, любой читатель видел когда-нибудь огромные голубые глаза.