Юлия Тимур - Острова детства

– Почему? – спрашиваю я.

– А ты что, не знаешь, что наши дома ломать будут, – как военную тайну выдает мне Машка эту информацию, сделав заговорщическое лицо, выпучив при этом и без того большущие глаза.

– А с нами что будет? Мы-то не переезжаем, – пугаюсь я.

– Ну, не знаю! Ты мне потом расскажи, что тут будет. Я-то уже уеду, – просит Машка.

– А как же я тебе расскажу, где я тебя найду? – удивляюсь я.

– А ведь точно! Это что же, мы теперь не увидимся?!? – на глаза Машки наворачиваются слёзы.

– Выходит, что так! – я тоже готова разрыдаться.

– Я буду приезжать! Папу попрошу, что бы он меня к вам привозил, – обещает Машка, и мы обнимаемся, как будто прямо сейчас расстанемся на веки вечные.

– Вы чего это? – спрашивает вездесущий Димка, появившийся не пойми откуда.

– Машка переезжает, а нас будут ломать, – путанно объясняю я ему.

– Как ломать?

– Вот так, прям с нами! – говорю я

– Не поймешь вас, девчонок, пойду у отца спрошу! – убегает к себе домой Димка.

Дом жив, пока в нем живут люди, наполняя его своими голосами, шумом звонков и открывающихся дверей, смехом, слезами, бесконечными желаниями, как сейчас скажут, – энергетикой. Унылое впечатление производит заброшенный дом, словно одинокий и всеми покинутый старик, душа его еще жива, но изношена до предела и скрипит, как потертая половица или вдруг распахнутая сквозняком оконная рама: звуки есть, но они тревожны и скорее напоминают жалобы. Дом покинут и ненужность его очевидна.

– Мам, а что такое «ордер»?

Мне это слово напоминает слово «орден», ведь ордена вручают, а что и ордер вручают, я узнала от папы. И мне немного смешно: орден – красивый и его можно повесить прямо на рубашку, а от этого ордера-бумажки, какая может быть польза, и зачем его вручать?

– Это путёвка в новую жизнь! – смеется мама.

– А мы по этой путёвке навсегда поедем или как в Крым, на лето?

– Навсегда! У тебя там будет своя комната, и кухня будет только нашей, и ванна с туалетом! – продолжает описывать очевидные преимущества новой жизни мама.

– Это хорошо, но всё равно грустно.

– Ну почему, дочка?

– А как же мои друзья?

– На новом месте встретишь новых друзей!

– Встречу, – повторяю я.

Южный берег Крыма и Черное море – это счастье! И городские родители, лишенные бабушек и дедушек, проживающих в экологически чистых деревнях и летом ждущих к себе в гости внуков, в погоне за солнцем, морем и чистым воздухом стремятся вывезти своих дорогих бледнолицых чад, которые за нескончаемый зимний период: осень-

зима—начало весны, – забыли вкус южных фруктов, к нему, к морю, во что бы то ни стало и во что бы это ни обошлось.

И моя семья – не исключение. Ежегодно мама устраивала зимние переговоры-переписки с таинственной бабой Зоей, имеющей счастье жить в Алупке, в небольшом доме, из которого до моря можно добраться пешком. Каких-то сорок минут! Сущий пустяк! Зато во время пешеходной прогулки мы имеем чистейший воздух южного берега Крыма, в меру увлажненный и приправленный эфирными маслами стройных кипарисов и эвкалиптовых деревьев.

К этому южному счастью мы едем в плацкартном вагоне поезда «Москва- Симферополь», ритмично покачиваясь в такт стучащих по шпалам колес, под позвякивание чайных стаканов, бьющихся о подстаканники и иногда выплескивающих наружу волну черного чая, тем самым своеобразно напоминая нам о конечной цели нашего путешествия: мы едем к Черному морю!

И ни по чем нам мирный храп соседа с верхней полки, разморенного дорогой, с выступившей испариной на толстокожем лице, и его свесившаяся в коридор на уровне лба пассажиров, проходящих в сторону туалета, мозолистая стопа, увенчанная короной из пальцев-колбасок с толстенными ногтями, изъеденными грибком.

На одной чаше весов пассажиров – сила желания попасть в туалет по большой или малой нужде, на второй – препятствие в виде газовой бомбы, норовящей угодить прямо в нос страждущего облегчиться. Мне легко: я маленькая, и юрко пробираюсь внизу между полками, не рискуя встретиться со стопой-препятствием.

У меня другие сложности: удержаться на бултыхающемся из стороны в сторону и источающим зловония унитазе, зажав одной рукой нос, а второй – вцепившись в дверную ручку, постоянно стремящуюся открыться и любезно впустить вовнутрь толпу ожидающих своей очереди в коридоре. Я неловко балансирую, усевшись верхом на клозет, словно наездница в цирке, рискуя либо провалиться в сердцевину зловоний, либо удариться чем придется о раковину.