Владимир Платонов - От той войны незнаменитой до величайшей из всех войн. 1940—1941 годы глазами восьмилетнего мальчика

…Мы идём, и морозный снег хрустит под ногами, вспыхивает колючими блёстками по всему огромному пустырю, который пересекаем мы по пути к дому. Небо чернó, с южной стороны висит высоко в нём полная луна, заливая окрестности своим неживым голубовато-зелёным светом. Это от него холодно и загадочно искрится вся снежная равнина перед нами. На небесном своде, тёмном, недвижном, видны крупные яркие звёзды, свет мелких – тонет в море яркого света луны. Вокруг тишина. Тихо, тихо. Только снег – скрип, скрип под ногами… И мама начинает наизусть декламировать Пушкина:

…эти ночи и похожи одна на другую, и отличаются друг от друга.

…Вдруг слева на горизонте поднимается одинокий нечёткий столб, сияющий серебром, и тут же второй, третий… И – вся северная сторона неба в рассеянных переливающихся лучах, столбы дрожат, струятся потоками…

Рис. 2. Полярное сияние

– Что это, мама? – в немом восторге дёргаю я мамин рукав.

– Северное сияние.

Я, раскрыв глаза, впитываю в себя чистые серебристо-голубовато-зеленоватые тона, наполняющие ночь неслышной, неведомой, но видимой музыкой этого внеземного ликующего торжества.

Сияние, невероятно далёкое, недоступное, живёт своей жизнью, волнуется, светлые токи текут в нём снизу вверх и обратно, разливаются вширь, разгораются сильнее и угасают. Призрачные столбы опадают, и вот уже снова в небе полная чернота с мерцающими на её чёрном бархате ледяными блёстками звёзд.

А под ногами освещённая то луной, то сиянием, то белизной лежащего снега утоптанная тропинка, хрустит снег, и мама чеканит строчки «Полтавы»:

Мелодия чарующих звуков сливается с очарованием сполохов северного сияния, света луны, искр снежинок и похрустывания их под ногами, и мне хорошо, тихо, покойно и радостно. Умиротворение охватывает душу мою, и произнесённые мамой слова залегают в памяти на всю жизнь 5 5 Я и сейчас их могу прочитать наизусть. . Кто сказал, что человек не бывает счастлив?!

Рис. 3. Мама. Рабфак на дому

Вторая половина зимы и весна проходят в полном беспамятстве. Финская война незаметно закончилась. Моя лысая голова покрылась густыми чёрными волосами, и в конце мая, очнувшись, я вдруг обнаружил, что мы собираемся ехать в ту самую часть Финляндии, где шли всю зиму бои. Карельский перешеек мы отняли всё же у финнов.

Ни сборов, ни прощания с бабушкой, тётей и дядей нет у меня в голове. Лишь настойчивое желание мамы меня накормить перед выездом. Но я есть не могу, ничто не лезет мне в горло – в детстве у меня почему-то всегда перед поездкой напрочь пропадал аппетит. Я вроде и не волнуюсь нисколько – чего мне волноваться? А есть ничего не могу…

Рис. 4. Вверху папа накануне отъезда

…Мы на пристани у Двины ждём парохода, который нас переправит на левый берег реки. Моста через Северную Двину в Архангельске всё ещё нет. Как нет и через Кузнечиху, протоку её. На Кузнечихе всё же летом наводили наплавной (на лодках-понтонах) бревенчатый мост, по которому ездили даже грузовики, брёвна при этом вдавливались в воду, вода чмокала в узких зазорах меж ними и взлетала брызгами вверх из щелей дощатого – поверх брёвен – настила.

Через Двину летом с правого берега на левый, где была железнодорожная станция, перевозили всё пароходами, зимой же, как и через Кузнечиху, ездили прямо по льду.

…пароход подвалил к пристани сбоку, – и мы уже на середине реки, которая кажется мне бескрайне широкой. От носа несутся назад, расходясь, тяжёлые струи воды, я бездумно смотрю в них, про себя отмечая, что корабль наш режет воду наискосок. Это и я понимаю, чтобы корабль течением не снесло. Снова пристань, поезд на рельсах, и… провал до самого Ленинграда.