Александр Федосеев - Инкарнация

Комната была достаточно просторна. По сторонам большого окна, задёрнутого шторой, стояли высоченный кактус и лимонное дерево. У дивана – два кресла и небольшой столик с цветами в красивой стеклянной вазе. Книжная полка с книгами до самого пола. На стене небольшой акварельный этюд церквушки у реки. На полке стояли иконы. Всё было просто, аккуратно и по-родному мило.

– Присаживайся, – сказала она, указав ему на кресло, по-прежнему не отрывая от него глаз. – Сколько же мы не виделись?

– Лет десять. Не меньше, – ответил он, также как она, рассматривая её.

– Близкие люди не должны не видеться так долго. Это для сердца плохо. Аномальные явления в чувствах. Душа перенапрягается.

– Да. Ты, конечно, права. Но…

– А ты ничего, ещё крепенький. Я же вот, видишь…

– Ну, что ты. Ты почти не изменилась. У тебя прекрасная фигура. Красивые волосы.

– Фигура, тело, – сказала она с улыбкой, вздохнув при этом. – Всё это просто кусок мяса и не заслуживает внимания Духа. Ты здесь по делам? Или как?

– Нет. К тебе. Именно к тебе.

Лицо её посерьёзнело, и в глазах засветился удивлённый интерес. Она поставила локти на стол, положила подбородок на ладони и, стала смотреть ему в глаза.

А он, рассматривая её, всё больше и больше осознавал, что она, Зоя, и есть та духовная женщина, через которую, в момент всякой близости, он общался, и Бог даст, будет общаться с чем-то высоким, о чём жаждал всегда.

Так они и сидели, разглядывая друг друга, улыбаясь своим мыслям.

– Уже поздновато, можно мне остаться у тебя? – спросил он.

– Конечно, – сказала она. – Ты ведь знаешь, что мне почти невозможно отказать тебе в чём-либо. Они ещё долго говорили, рассказывая каждый о себе. Вспоминали. Потом пили чай. И всё было так, словно и не было десятилетнего расставания. Но лёгкая напряжённость всё же присутствовала. Они оба понимали от чего это. Оба понимали ситуацию их взаимоотношений. Смеясь, она рассказывала ему, как крестилась. Как знакомый батюшка вывез её к какой-то речушке, велел раздеться и идти в Ёрдан. А она не понимала, какой такой Ёрдан. И, как она, не умеючи плавать, полезла на глубину, и батюшке, в его преклонных годах, пришлось лезть в воду, чтобы спасать её.

Был второй час ночи.

– Я хочу помолиться, – сказала Зоя. – Ты помолишься со мной?

– Да, – сказал Александр Николаевич. Для него это было непривычно – молиться перед сном. Но отказать ей он не мог.

– А ты крещёный?

– Не помню. Мама говорила, что да. Я не могу ей не верить.

Они подошли к иконе Спасителя.

– Прочти «Отче наш», – попросила она.

Александр Николаевич стал читать. На современном языке, неуверенно и робко. Движением руки Зоя прервала его.

– Я сама, – сказала она.

Стала на колени и быстро, на славянском языке, прочитала. Александр Николаевич смотрел на её тихое, просиявшее лицо и не мог налюбоваться им. «Как молитва преображает человека! Кто же он таков? И как сопрягаются в нём человеческое и Божественное?» – подумалось ему.

Зоя поднялась с колен и пошла стелить постель. Его она устроила на диване, для себя же сдвинула два кресла рядом с ним и легла в них.

В окно, сквозь тюль, светила луна. Их разговор продолжался при её голубом, томящем их сердца, свете. Он держал её ладонь в своей, и, конечно же, им было совсем не до сна.

– Как благостно, – произнесла она. – Моя хорошая подруга, рассматривая наши старые фотографии, спрашивала меня, почему я не вышла замуж за вон того мужчину, и она указала на тебя. Тебе, дескать, было бы с ним хорошо. И она права. Как же мне, Санечка, хорошо и благостно с тобой.

Она мягко встала и, сняв ночную рубашку, оставшись в лёгких трусиках, легла с ним. Обняла его и привлекла к себе.

– Я венчанная, Санечка. Венчанная, но не женатая. И к свободе нету пути. Так глупо всё вышло, – шептала она под его поцелуями. Я с ним почти и не жила… Он для меня никто, но я не имею самостоятельности в любви. Так меня Бог наказал. Погасил мой разум в те минуты. Теперь вот живу и мучаюсь. С тобой, Санечка, я блудодействую. Это страшный грех. Я становлюсь блудницей. Что я делаю, … надеюсь, Господь простит меня.… И ты меня прости, что я тогда всё вот так глупо перечеркнула…

Её тело трепетало под его ласками, выгибалось дугой, когда он целовал её в груди и живот. Освободившись от своих одежд, продолжая нежно целовать её, он снял с неё узенькие трусики, и руки его скользнули к её бёдрам.

– Мне операцию делали, Санечка. Доктор сказал, что мне не совсем удобно будет с мужчинами, я могу не понравиться тебе, любовь моя…