Алексей Бондаренко - Стынь неба осеннего

В такие минуты Зева незамеченной уходила в потайное место от греха подальше и пряталась там, пока снова не прилетит вертолет.

Другой раз ночами, когда люди спали, она даже пыталась приблизиться к опасному лагерю, но трусливые собаки, поджимая хвосты, устраивали такой переполох, что медведица волей-неволей отказывалась от своих намерений.

За долгие годы скитаний она твердо усвоила: где побывали люди, там всегда будет беспорядок. Они непременно избавятся от прокисшего мяса или рыбы, выбросят зачерствевшие куски хлеба.

После себя люди оставляли гору бутылок и консервных банок. Среди этого хлама медведица находила себе лакомства.

Снегоход, примолкнув, остановился у избушки. Мужчина средних лет, коренастый и крепкий на вид, скинув рукавицы, сошел с машины. По седой бороде Зева узнала его. Но другого, худощавого человека, она видела впервые. Он шустро выпрыгнул из низких нарт, сделанных из самолетной лыжи, размахивая длинными руками, стал разминать занемевшие ноги. Затем, стряхнув снег, направился к избушке. Но, не сделав и нескольких шагов, кинулся обратно к нартам, выхватил ружье, взял его наизготовку.

– Ты чего, Петря? – спросил его бородатый, удивленно вскинув глаза.

Длинный встревожено показал на наст:

– Глянь…

– Снова приснилось. Все-то тебе чудится чепуха какая-то, – рассмеялся бородатый, накрывая брезентом снегоход.

– Не до шуток, – резко ответил длинный, опасливо оглядываясь и всматриваясь в тайгу.

Бородатый быстро подошел к длинному. На снегу увидел четкие отпечатки медвежьих лап.

– Этого еще не хватало, – недовольно буркнул он, направляясь к избушке.

В сенях будто Мамай прошел. На полу валялись ведра, кастрюли, капканы. Сверху немудреный охотничий скарб прикрывала оторванная полка. Развалена поленница дров. Охотник быстро вернулся к «Бурану», взял карабин и заглянул в избушку. Его встретило сиротливое разорённое зимовье: на полу валялась искореженная посуда, от пастели остались жалкие лохмотья.

Охотник опустился на нары, закурил. Он стал сосредоточенно думать. Потом вышел на улицу и стал внимательно разглядывать снег.

– Собак не взяли, – пожалел Петря. – Может, вернемся, Маркелыч?

– Зачем?

– Он еще спрашивает! – взорвался длинный. – Прикрючить вражину. Беды не миновать.

– Тебе, Архипов, лишь бы крючить, – упрекнул охотник, поглядывая по сторонам.

– Молиться на него?

– Обмозгуем. Там видно будет.

– Так все ясно: наливай да пей, – продолжал запальчиво Архипов. – Впрочем, я не настаиваю. Хозяин барин, избушка твоя. Только вот боюсь, что и в моем зимовье медведь тоже побывал. Я с ним валандаться не стану. Не на того нарвался.

– Разошелся. Тоже мне, гроза! – остановил его Маркелыч, недовольно ухмыляясь.

– Это тебе всяку тварь жалко, а мне плевать. Раз живем на свете, – выпалил Архипов.

– Здесь аж четыре медведя было, – сказал Маркелыч, вздыхая.

– Че-е-етыре!? Откуда столь! Ужас…

– Глянь на отпечатки… Медведица с медвежатами. Пестун с ними.

– Стерва… Заживо проглотит. Прижучим, – прошептал Архипов, опасливо оглядываясь.

Маркелыч хвастовства не переносил. Своим удрученным видом он дал понять напарнику, что разговор окончен. Охотник обошел вокруг избушки, пристально всматриваясь в лес, вернулся в сени и, поставив карабин к двери, взялся наводить порядок.

В сенях приладил на место полку, поднял с пола порожнее ведро, повертел его в руках, напахнуло кислятиной. Охотник все понял. Он вспомнил: последний раз уезжал из тайги больным. Обветренные и обмороженные руки распухли, поднялась температура, тело ломало и корежило, бросало то в жар, то в озноб. Маркелыч боялся, как бы ни слечь больным в избушке, торопился выбраться из тайги. На скорую руку собирал скарб. Но запамятовал, что в ведре осталось мясо.

Архипов матюгался, крыл медведей, на чем свет стоит. Вышвырнув на улицу растерзанный матрац, стал растапливать печь.

Маркелыч вышел на улицу, присмотрев низкорослую березку, стал обламывать мягкие прутья, чтобы сделать голик и подмести пол. Он медленно ломал их, складывая в пучок. И вдруг замер. Спиной охотник почувствовал жгучий посторонний взгляд. Его нервы напряглись, тело передернуло, стало жутко, не по себе. Затылком улавливать чужие глаза он научился на таежных тропах с годами. Это чувство знакомо ему. Сейчас он без сомнения угадывал, что за ним стоит зверь, готовый броситься, растерзать. И в подтверждение его мыслей рядом подозрительно скрипнул снег. Снова наступила тишина, гнетущая, раздирающая сердце…