Степка Воробей - Срыв

© Издательство «Протестант»

В четвёртом ряду справа сидела бледная молодая женщина и не сводила с него глаз. А он обливался холодным потом. Он боялся этого взгляда. Прошлое настигло его. Как он молил Бога, чтобы эта встреча никогда не состоялась! Он боялся её. Но в то же время чувствовал, что она придёт, боялся этой встречи и одновременно глубоко в сердце надеялся на неё. Но больше боялся, чем надеялся. На всякий случай молил Бога, чтобы она не состоялась. Но Бог не услышал его мольбу.

До мельчайших подробностей помнил он тот день, потому что с того дня многое как в нём самом, так и в его жизни изменилось. Мысленно называл он его днём своего «грехопадения». Но только очень мысленно.

Он был в дороге. Вот уже в течение полутора недель почти ежедневные переезды с одного места на другое, непрерывное посещение церквей, и понемногу сказывалась усталость. В некоторых местах были проблемы, и их решение вымотало его. С удовольствием поехал бы сейчас домой, к жене и детям. Но это входило в его обязанности – решать актуальные проблемы церквей, давать советы. Он должен был побывать ещё в двух местах – значит, только дня через три-четыре он окажется дома.

Поначалу он именно это любил в своей новой работе: обилие поездок, запах вокзалов, поездов. Любил вкус чая в поездах и беседы со случайными попутчиками. Любил выслушивать их рассказы, жалобы. Сколько судеб он за это время выслушал, со сколькими жизнями познакомился! Богатые судьбы, наполненные приключениями и головокружительными поворотами; или бедные, в которых вроде бы ничего не было, но всё же судьбы живых людей. Пережитые, но никем не написанные книги. Некоторые попутчики рассказывали подробно и интересно, другие – скупо и скучно. Но все они рассказывали самое главное, самое захватывающее из своей жизни. Чужая жизнь вспыхивала перед ним и оставляла след. Порой яркий и радостный, порой грустный, тоскливый. Некоторые судьбы-рассказы он сразу же забывал, другие же запоминал надолго. Судьбы попутчиков были какие-то другие, не такие, как у большинства верующих, с которыми он в основном общался.

Нельзя сказать, что у всех верующих жизнь была скучной или шла, как по маслу, нет. Были и у них сложные переживания, нужды, проблемы, но там всё решалось по-другому, там можно было указать на Бога, можно было вместе помолиться, и если проблемы не решались, то сносить их всё же было легче. У этих же людей такого выхода не было, и ему было интересно и грустно наблюдать, как проходит жизнь без Бога, как человек сам пытается решать собственные проблемы и как они добивают человека.

Такие поездки восполняли его дефицит «мирской» жизни и внецерковной информации. В таких беседах он не только обогащал свой житейский опыт, но и получал массу наглядного материала для своих проповедей. Жалел он таких людей, но далеко не всегда указывал им на Бога. Может быть, это был старый, доперестроечный страх, а, может, жажда какого-то эксперимента – посмотрим, как она дальше пойдёт, эта жизнь без Бога.

Раньше, работая на заводе, он ближе чувствовал проблемы своих прихожан, их будничные заботы. Мог сочувствовать, сострадать. Теперь же использовал поездки, чтобы восполнять необходимую информацию о жизни. Он мог часами молча слушать рассказы людей, только изредка задавая им вопросы. Он ловил дыхание злого, греховного мира. Он хотел быть хорошим служителем, а это значило, что он должен знать, чем люди дышат и как живут.

Иногда он ловил себя на том, что тосковал по «старой жизни». Ведь была же в ней какая-то романтика. Заводская атмосфера, гудение станка, радость от готовой детали… И чем дальше это уходило в прошлое, тем сильнее тянуло его заглянуть когда-нибудь в старый цех, постоять у станка, подышать таким знакомым и родным запахом обработанного металла. Но насовсем вернуться в этот мир ему не хотелось. Да и ни разу он ещё не возвращался в свой цех, к станку. Боялся, что вместо романтики придётся столкнуться с суровой действительностью и его романтика распадётся в пух и прах.

С другой стороны, он был бесконечно благодарен Богу, что мог вести именно такой образ жизни, мог служить Ему, и это придавало его жизни совершенно другой, возвышенный смысл. При всей романтичной тоске по старой жизни, он ни за что не захотел бы вернуться к ней. Он был счастлив.

Если бы только не эта нервотрёпка. Когда в церквах всё хорошо, то его не зовут, не просят сорадоваться.