Владимир Дараган - Российские этюды

В подъезде, где гремит свадьба, живет мой старый приятель, с которым мы вместе работали. Он заходит в гости, но за столом нам поговорить невозможно. В квартире большая прихожая, на полу лежит ковер. Мы усаживаемся под книжными полками, расставляем тарелки, стаканы и бутылки.

– За здоровье молодых!

Рядом присаживается долматинец Джо и внимательно на нас смотрит.

– Хорошо сидим! – говорю я долматинцу.

Он облизывается и лает. Мы выпиваем и за его здоровье тоже.

Это не дневник поездки. Это записки в моем дурацком стиле, когда я вырываю картинки из прошлого, тасую их, выбираю удачные, потом оставляю те, что можно показывать всем. Есть картинки личные, грустные, с людьми, которые не хотят публичности. Есть картинки с милыми мне людьми, но у которых я не спросил разрешения их показывать. Эти картинки я спрятал, но пусть это никого не огорчает. Картинок и строчек много. Хотя я ничего не пишу между строчек, но многие там тоже что-то читают. И если вы сделаете какие-то выводы, читая между строчек, то это будут ваши выводы. Я там ничего не писал. Я вообще не делаю выводов и обобщений в своих заметках. Это просто картинки, которые увидел человек, любящий Москву.

Фотографий я сделал около тысячи. Но художественных почти нет. Я просто снимал места, которые меня чем-то привлекли. У меня много снимков совсем неприглядных мест, которые есть в каждом большом городе. Но эти места, где я бывал, они мне дороги даже в таком виде. О чем-то я писать не буду по разным соображениям. Отнеситесь к этому с пониманием.

Я стою на Пушкинской площади и чего-то не понимаю. Потом до меня доходит – памятник Пушкину не такой большой, каким я его представлял. Может я вырос? Это вряд ли. Потом доходит. Рядом стоят здания, затянутые тряпкой с рекламой косметики. Пушкин просто теряется на фоне бутылки с одеколоном.

Мимо проходят люди, они не смотрят друг на друга, не улыбаются при встрече. Да, погода, конечно. Вроде день, но небо пасмурное, темное. Идет снег, скользко, сыро. Я делаю несколько снимков и иду по Бронным улицам к Патриаршим прудам. Кое-где попадаются новые здания, какие-то дома приукрашены и надстроены. Мне многое не нравится, но опять же – это не моего ума дело. Кто строил – тому, наверное, нравилось. Я вот много чего пишу, кое-кому это не нравится, но они же молчат, и я буду помалкивать.

На прудах каток. Я стою и тихонько радуюсь за тех, кто нарезает круги по мягкому льду. Это какой-то классический каток. Падает снег, тишина, скользящие пары, счастливые дети. Вокруг старые дома, заснеженные деревья. Я вижу этот каток впервые, но такое чувство, что я не просто смотрю, а вспоминаю. Вспоминаю десятки фотографий и картин с этим катком. Я хожу вокруг пруда, что-то щелкаю, но понимаю, что шедевра не получится. Слишком много у меня эмоций. У фотографа должно быть холодное сердце, а не горячее, как у товарища Дзержинского.

– Ну что тебя так тянет в эту квартиру? – спрашивали меня. – Ну да, Булгаков там немного пожил и описал ее в своем романе. Но ведь там ничего не происходило.

Как неправы эти люди! Неужели они забыли старый анекдот, так популярный в Иерусалиме? «Да, царь Давид возможно похоронен в другом месте, но сюда приходят столько людей, и они так молятся, что Давид давно сюда перебрался!»

Знаменитая квартира 50 притягивает тысячи людей. Почему? Я стою в подъезде и внимательно читаю надписи на стенах. Мастер мало кого волнует. Маргарита интересует только в связи с Воландом. Вообще пишут, в основном, про Воланда и его свиту. Вот кто-то утверждает, что Воланд есть и на всякий случай добавляет, что любовь тоже есть. А вот кто-то не удержался и написал, что кот Бегемот теперь живет у него. Кого-то потрясло, что женщинам надо предлагать чистый спирт. «У каждого свой трамвай», – философствует неизвестный автор. «Я ведьма и очень этим довольна!» – солидарна с Маргаритой какая-то незнакомка.

И что вы думаете? После сотен таких откровений, которые периодически закрашиваются противной зеленой краской, Воланд со своей свитой никогда сюда не заглянет? «Воланд, я жду тебя!» – пишет кто-то в отчаянии. Неужели Воланду неинтересно посмотреть, кто так его ждет?

В доме живет местный «Швондер». Он идейно-убежденный борец с музеем. Это он пытается выбросить экспонаты на улицу, это он замазывает краской вопли поклонниц Воланда. «Тут и так было полно всякой нечисти, – говорит Швондер. – А теперь, как музей открыли, то вообще прохода от них нет!»