Арчибальд Скайлс - Контра

20… год. Сан-Хуан

Отец Андрей был крупным и красивым седовласым мужчиной с высоким лбом, тонким носом и чуть полными губами. Двигался он степенно и мягко. Совершенно он не был похож на своего старшего брата Владимира. Владимир жил с Андреем вместе, в большом доме, где, помимо них, жили еще сын Андрея со своей семьей и еще какие-то постоянные гости, о которых Арш мало, что знал. Дом был открыт для своих, какими Арш, Леша и даже Вася, который приехал просто в гости, стали автоматически. Всех их и привлек Владимир для работы в федеральном суде, когда американцы привели в порт судно с тонной кокаина на борту.

Дом братьев очень нравился Аршу. Здесь словно бы пахло Россий, но не той, которая переименовалась из СССР, а другой, которая жила в людях, водивших такси по улицам Парижа, слушала песни еще не вернувшегося в Вертинского и ждала, когда же этот самый СССР снова станет Россией. Когда Арш поделился этой мыслью с Владимиром, тот скорчил гримасу и усмехнулся. Он видел эту жизнь с той стороны, с которой такие чувства были непонятными.

– Вы в Совдепии придумали себе какой-то несуществующий Париж, несуществующую западную культуру и сами же в свою выдумку поверили. Первые слова, которые я услышал в Париже, были «грязный иностранец». Есть было нечего. Когда немцы вербовали на фронт русских, многие шли только потому, что там кормили. И я тоже пошел.

– И вы?!

– Да. Нас в поезд сунули, везут. Но не кормят. Я на какой-то станции украл гуся, съел и сошел с поезда. Потом до Португалии добрался. Оттуда в Канаду. Из Канады пешком в Америку. Там мне сказали, что надо в иммиграционную службу идти и смотреть, дадут мне грин-карту или нет. Мне дали. Андрюшка с мамой в Париже остались. Он маленький еще был.

Солнце как-то внезапно, как это бывает на юге, закатилось в сияющую расплавленную щель между фиолетово-бардовым небом и темным, как кожура баклажана, морем, и Арш вдруг заметил, что не может больше разглядеть ни одной буквы. Он отложил дневник, поднял лицо вверх и уставился во тьму, сгустившуюся над городом. Он еще долго полулежал на старом диване на плоской крыше дома, где снимал квартиру. Крыша прилагалась к квартире, и хозяин категорически настаивал на том, что с нее открывается чудесный вид. О чем он не упомянул, так это о том, что днем крыша прогревалась солнцем так сильно, что по ней нельзя было пройтись босиком, а квартира под ней становилась похожа на духовой шкаф. Даже потолки по местной традиции высотой в пять метров не спасали. Зато квартира внизу пустовала и получалось так, что весь дом находился у Арша в единоличном распоряжении. Эта часть города считалась историческим центром, и снимали здесь в основном иностранцы и местная богема: поэты, писатели, музыканты и прочие бездельники, которые стягивались к открытым кафе на площади и весь день сидели в тени навесов со стаканчиками кофе, сваренного таким крепким, что что даже на жаре от него холодели руки и немного потряхивало. Иностранцы снимали здесь квартиры не долго. Рано или поздно они понимали, что вид на крепость, порт и древнее кладбище не заменяет комфорт современных квартир, и съезжали, а Арш остался. Возможно, в этом был виноват тот самый огромный полуразвалившийся, но такой удобный диван на крыше, на котором он любил готовиться к занятиям ранним утром и вечером и на котором сейчас задремал. Внезапно он всхрапнул и проснулся. Вокруг было уже совсем темно.

Он вспомнил Юлиана. Того контрабандиста, которому переводил. Они вместе с адвокатом несколько раз приходили в федеральную тюрьму перед судом. Адвокат просил перевести совсем немного. Он объяснил, что судья предложил им пойти на сотрудничество с правосудием и сознаться в совершении преступления. Юлиана же больше интересовала судьба самого судна.

– А где вообще судно стоит? – Спросил он у Арша.

Арш не знал, но перевел этот вопрос адвокату.

– Просто оставили в самом дальнем углу гавани рядом с кладбищем кораблей, – вяло сказал адвокат, отвлекаясь от своих бумаг.

– Что, и охраны нет?

– Судно конфисковано и никому не нужно. Его, возможно, вообще зальют соляркой и подожгут в открытом море. А когда оно выгорит, то продадут на металлолом.

– Что, правда?

– Не знаю. Может быть, на торгах продадут. Хозяин судна не заявлял права.

Адвокату явно докучали лишние вопросы.

Юлиан посмотрел на Арша, переводящего это, но ничего не сказал.

1942 год. Ленинград

– Среди прочих, переданных нам правительством Великобритании, будет вот этот.