Нина Халикова - Северная Федра

Зарабатывал Горский быстро и легко, и так же легко и быстро просаживал заработанное. Роковые красавицы очертя голову в него влюблялись, а когда он давал им отставку, долго и безутешно проливали слезы. За глаза, почти шепотом его называли «Козленком», и вовсе не потому, что он вел себя каким-то особенным образом, а из-за его длинной жиденькой бороденки, заплетенной в две немыслимые косицы. Он походил бы на Рильке, если бы не его ужасная борода. Словом, Илья не оставлял равнодушным никого: кто-то относился к нему с беспредельным уважением, кто-то с ненавистью, а некоторые даже с симпатией.

– Инга, ты готова? – прогремел Горский. – Всем внимание! Через паузу можно!

– Я не готова, – зазвенел хрипловато-медовый женский голос с легким скандинавским акцентом.

Горский бросил быстрый, но внимательный взгляд:

– Что-то не так?

Инга Берг, молодая, рыжеволосая актриса, исполнительница главной роли в сериале «Фиалки в шампанском», была чем-то недовольна. Когда-то давно, чего греха таить, у Горского и Инги произошел краткосрочный, но непростой роман, к сегодняшним капризам вряд ли имевший какое-то отношение. Горский знал, что в глубине души Инга слишком разумна, деликатна и хорошо воспитанна, чтобы позволять подобные вольности на работе. Он знал, что у всех профессионалов есть глубоко укоренившая привычка не мешать работу с… с… словом, не мешать ее черт знает с чем. А Инга – истинная правда – профессионал.

Инга стояла в брючном шелковом костюме цвета беж рядом со своим партнером по фильму, высоким и статным брутальным плейбоем Димой Смайликом. По сценарию Инга испытывала пылкую страсть к этому обворожительному прожигателю жизни, а на деле, как это не редко бывает, – устойчивое отвращение. Сегодня снимали любовную сцену с затяжными объятиями и поцелуями, а Дима, как назло, был всклокочен и помят больше обычного. Кроме того, от него так воняло застоявшимся перегаром, что Ингу начинал медленно, но верно скручивать тошнотворный спазм.

– Мне нужен перерыв, – Инга сказала это с упрямством в голосе и чуть громче, чем следовало бы.

– Тебе нехорошо?

– Меня тошнит.

Ее действительно тошнило и не только от Димы.

Она устала от пошлости и глупости текста, от растворимого кофе в бумажных стаканчиках, от крохотных порционных сливок в пластике, от обветренных бутербродов с сыром, и еще от того, что ей приходилось воспроизводить плоды чьей-то дебильной фантазии. Вдобавок ко всему, ее мутило от дурацкого самодовольства, написанного на потасканном лице Димы, от его рук с полированными ногтями, от его выщипанных бровей, от необузданных проявлений его животной чувственности, от безразличия и неискренности. И от собственной никчемности ее тоже выворачивало. Вот. На этом, пожалуй, можно и остановиться.

Дима покорно стоял тут же, делал вид, что силится что-то уразуметь, но не понимал ровным счетом ничего. Почему Инга Берг привередничает? Почему в кадре она не отвечает на его сногсшибательные поцелуи и не воспламеняется в его объятиях, как все нормальные женщины? Он тут изо всех сил старается быть понежнее, а ей хоть бы что, ей словно на него наплевать. Почему, в конце концов, от его предложения переспать она вежливо отказалась? Как это прикажите понимать? Что вообще здесь происходит? Дима был скорее удивлен, чем возмущен такой необычной женской реакцией. У него даже возникло подозрение, что он сегодня плохо выглядит, правда, всего лишь на одно мгновение, ибо он, Дима Смайлик, безупречен и имеет все основания приходить в восторг от собственной персоны. Итак, Дима стоял рядом с Ингой, тщетно прислушивался к своему внутреннему голосу в надежде на какие-то разъяснения, но тот молчал, видимо приходил в себя после вчерашнего.

– Ладно, Инга, мы примем в расчет твою чувствительность, – понимая, что ей невозможно сопротивляться, сказал Горский с явным усилием, которого, кроме Инги, никто не заметил. – Перерыв десять минут.

Инга повернулась ко всем спиной и, оставив после себя тающий аромат жасмина, провожаемая недоумевающими взглядами, исчезла в темной глубине павильона. Горский лениво поднялся со своего стула и пошел за ней в гримерку.

– Ну что? – спросил Горский, заходя в крохотную комнатушку, заполненную зеркалами, киноафишами и плакатами, гладильными досками, стойками с развешенными на них костюмами и ослепительно ярким светом.

– Насчет чего?

– Утешит тебя это или расстроит – не знаю, и знать не хочу, но снимать сегодня будем долго.