Игорь Кулькин - Волчий Сват

И только Клюха об этом подумал, как Мухтар в дом заскребся. Так он знак подает, что к кордону кто-то из посторонних прибыл.

Отец, накинув на плечи кожушишко, без шапки выскочил во двор и почти тут же воротился, неся попереди себя какой-то сверток.

– Вот подкидыша нам подбросили! – весело воскликнул он и поставил то, что принес, на ту часть стола, что еще не было закусью заставлено.

– Покажь, чего там? – попросил дядька Гараська.

– Погоди, Дед Мороз сейчас явится.

С этими словами и возник на пороге Богдан Демьяныч Охлобыстин.

Все, включая Вычужанина, поднялись ему навстречу.

– Какой сюрприз! – воскликнул Денис Власич. – Как это вы нас тут отыскали!

– А я не к вам, дорогие-хорошие, припожаловал! – басовито прогудел Охлобыстин. – Где-то тут у вас Волчий Сват обретается, так я к нему.

Клюха затлел щеками.

– Ну чего же ты не признаешься, что пиршествуешь тут по случаю своего пришествия в мир? Спасибо, сорока на хвосте эту новость принесла, а то так и не знал бы и не ведал, что в Перфильевском лесу именинник барыню пляшет.

– И не пляшу я вовсе, – бурканул Клюха. Но Охлобыстин, видимо, этих слов не расслышал и, скинув лоснящуюся переливами шубу, передал ее в руки отца и прошелся по горнице.

Под его стопой чуть подскуливали половицы.

– Ну а шкалик-то поднесешь? – спросил Богдан Демьяныч, все еще обращаясь к Кольке. – За то, что по поздну да вьюге к тебе приволокся.

И Клюха заметил, как мать уже шарила в горке, искала единственную рюмку, которой удостаивается самый знатный в доме гость.

– Якимовна! – остановил ее Охлобыстин. – Да не гоношись! Я и из простонародного стакана пить не разучился. Был бы повод.

Стакан ему пододвинул Вычужанин.

– А вот уже и налит, – сказал.

– Ну бывай! – снова обратился Охлобыстин к Кольке. – Не унывай и нас, грешных, когда обретешь силу, не забывай.

Он размашисто выпил и, не закусывая, произнес:

– Вишь, как у вас тут славно да гарно! И такой прозаический человек как я, стихами заговорил.

Охлобыстин был большим лесхозовским начальником. Только не в районе, а в самой области. И квартира у него была в самом центре города. Туда, помнится, они с отцом один раз заходили, когда возили Богдану Демьянычу кусок лосятины и бок дикого подсвинка.

Только после третьей чарки Охлобыстин, глыбисто поднявшись над столом, утолил любопытство всех, кто сидел рядом и давил косяка на сверток, который все еще лежал нераспеленутым.

– А теперь, Николай Арефьич, – обратился он к Клюхе, – прими мой подарок. Но… – Богдан Демьяныч сделал почти такую же, как и дядя Гараська заичку, и продолжил: – Но тут есть один подтекст, попробуй угадать, в чем он?

И Охлобыстин сдернул покрывало с подарка.

Все, кто в ту пору находился в горнице, ахнули. Это был новый магнитофон «Эльфа».

– А сейчас, – Охлобыстин подошел к розетке, что была на отдалении от стола, – мы прослушаем, что тут записано.

В уши ударила музыка.

– Ты поклонись ему и поблагодари! – зашипела в затылок Клюхе мать.

Но Колька растерянно молчал и глядел на зеленый глазок, который нежно пульсировал при всяком усилении звука.

Когда мелодия, которую воспроизводил магнитофон, иссякла, чуть картавенький женский голос, в котором не трудно было Клюхе узнать дисканток дочки Охлобыстина Марины, произнес:

– Вы слушали фуги Баха в исполнении победителя конкурса имени Чайковского Николая Плетнева.

И тут же эфир был смят болельщицкой разноголосицей. Репортаж вел Николай Озеров.

А после того как на пленку оказался записан эпизод из жизни знаменитого боксера Николая Королева и отрывок из книги о замечательном разведчике Николае Кузнецове, Клюха понял намек, с которым Охлобыстин дарит ему магнитофон. Конечно же он должен будет походить на кого-нибудь из своих достойных восхищения тезок.

Последняя запись не была со стадиона или из концертного зала. Она велась из тихого кабинета, где, как полушепотом заявил диктор, шло бюро обкома партии. И повышения голосов там особого не было. Правда, главенствовал один: тихий, но с небольшим нажимчиком, которое бывает у пера, не делающего клякс. Того, кто вел бюро, звали Николай Митрофанович, и был он, как сообщил Охлобыстин, первым секретарем.

Остаток вечера, когда взрослые уже без упования на него пили, Клюха провел в размышлении. Его, конечно, порадовало уже то, что он угадал хитрый ход Охлобыстина. Вишь, дал он ему возможность выбрать, кем быть. Конечно, совсем неплохо стать музыкальной знаменитостью. Но, помнится, в свое время сказала ему Марина, которая свободно играла на пианино разные фуги-муги, что к этому надо готовить себя чуть ли не с пеленок. А ему-то уже двенадцатая вода отлила. Так что поздновато пальцы для музыкального вывиха приохочивать. Боксером Клюха конечно бы стал. Только вот тренера поблизости нет. В городе хорошо, там несколько секций. Он даже видел возле горсада, как в спортивном зале боксировали его ровесники, здорово у них получалось. Особенно один всех стриг. С челочкой такой. Которую поминутно сбадывал на сторону. Он и победил. О Николае Иваныче Кузнецове Клюха давно прочитал несколько книг. И хотя в них подвиги разведчика описывались по-разному, дух захватывало от восхищения, какой храбростью обладал разведчик. Не хуже Чапаева. Правда, тому больше ватагой приходилось ходить на врагов. А этот-то действовал в одиночку. И Клюха давал себе слово, что ежели разразится война, он, конечно, пойдет в разведчики. Правда, был тут один весьма огорчительный факт. Кузнецов в совершенстве владел немецким, потому и был везде воспринят как свой. А у Клюхи на иностранные языки, как сказала учительница английского, у которой он брал дополнительные уроки, все по настоянию того же Охлобыстина, аллергия. Что это такое, Клюхе доподлинно неизвестно, хотя кто-то из пацанов сказал – что-то вроде чесотки в подживотном месте. Действительно, на английский Клюха смотрит, как на врага народа. Тем более что как-то приезжавший к ним на кордон по лету самый главный агроном области Евгений Константинович Томилин среди прочего пересмеха, которым сопровождал свое пребывание за их столом, сказал об английском так: «Вывернутый это язык, как шкура ежа колючками вовнутрь». Клюхе страсть как понравилось такое сравнение. Он даже его, чтобы не забыть, в тетрадку записал. Только, дабы это изречение не попалось на глаза англичанки, не уточнил, что речь идет именно о языке. Вообще, из всех гостей, которые в разное время бывают на кордоне, чаще с районным начальством, больше всего Клюхе понравился Томилин. «Как учишься?» – помнится, задал Кольке первый секретарь райкома Мартын Селиваныч Бугураев уже набивший ему оскомину вопрос. «Да так…» – неопределенно ответил Клюха. «Тройки есть?» – в свою очередь полюбопытничал Томилин. «Да проскакивают», – опередил Кольку отец. «Ну ничего, – успокоил Евгений Константиныч, – на тройках люди вон сколько веков ездили. Да какие люди! Стихи любишь?» – чуть попридвинулся он к Клюхе. «Да так…» – опять попритупился Колька. «Любит, любит! – почти по-базарному вскричала мать. – Вот это Пушкинова наизусть учил. Прямо как по писаному шпарил. Про тучи там, что с невидимкою скачут». Клюха только губами обозначил свое ворчанье, что, мол, Александр Сергеич вовсе не Пушкинов, а Пушкин и невидимкою луна в том стихотворении. Евгений Константиныч же, похлопав его по спине, сказал: «Тот, кто на природе, как вот ты, живет, должен обязательно писать стихи. Тут все к этому располагает». Грех не признаться, что уже на второй день, вырвав из старой тетрадки лист, Клюха пошел к Гнилой протоке, уселся там на старый пень, из-под которого степенно выполз недовольный потревожеством ужак, и задумался над первой строкой. Одновременно же другой частью сознания, что ли, вспомнил летучий разговор, который произошел после фразы Томилина, и, кажется, Бугураев сказал: «Надо наломать ум на стихах, а тогда пойдет как по маслу. Я и то, когда-то баловался рифмоплетством». Однако прочесть что-либо он отказался. «Я очень скоро, – сказал, – понял, что Пушкин из меня не получится». – «А на меньшее и не метилось?» – подъехидничил Томилин. Из того же сидения у Гнилой протоки так и ничего не вышло. Тем более что вспомнился хуторской «рифмогонец», как он о себе говорит, дед Протас. Вот тот частушками так и сеет. На чего не глянет, тут же сочинит. Как-то мимо школы проходил и такое пульнул: