Александр Гордеев - Дай руку, капитан!

Вот и надо сесть в купейный вагон и махнуть по железной дороге. В поезде можно встретить множество попутчиков и с каждым, не называя себя, беседовать сколько хочешь. С иными и расставаться жаль.

Разве плохо? Колеса стучат и стучат, а ты, прислушиваясь, радостно размышляешь, что отпуск только на старте и все заветное – впереди.

– Все! – сказал я своим разлюбезным коллегам. – Заместитель – на месте. Билет – в кармане. Счастливо оставаться! И покорнейше прошу телеграммами не беспокоить. Что не так – после наверстаем.

Шутливо раскланиваясь, я даже подмигнул моему кульману со снятой рейсшиной: попылись-ка, дружок, отдохни. Птицей пролетел по длинным коридорам, слаломистом спустился широкой лестницей в вестибюль и с генеральской важностью вышел через парадный подъезд.

Меньше часа, и я уже забыл, что такое городской шум, транспортные пробки и наше научно-исследовательское учреждение. Знакомой тропкой шел к своей девятиэтажке. И вдруг к ногам подкатил футбольный мяч, живым существом крутнулся вокруг оси и остановился, подставив на обозрение ободранные, с травяной прозеленью шестиугольники.

– Дя-адь, дай пас! – услышал крик распалившегося парнишки, который понравился мне с первого же взгляда: его глаза, сверкавшие от куража, прикрывала назойливая челка. Явный лидер команды, нетерпеливый, он машинально пытался сдуть ее на место. Стоял он метрах в тридцати, ближе всех ко мне, машинально заправляя выбившуюся из трусов майку с эмблемой общества «Спартак». Его футбольная ватага замерла за спиной, наблюдая, как я справлюсь с просьбой.

Не знаю, что и произошло, но во мне проснулся инстинкт футболиста, а главное – желание показать, что в футбольном деле не лыком шит. Легким накатом поддел мяч на подъем правой стопы, пока он за доли секунды отрывался от земли, сделал отмашку и сильным ударом послал его обладателю спартаковской футболки. Пока мяч описывал крутую дугу, я с любопытством наблюдал, как неожиданный партнер примет нелегкую подачу.

Никакой растерянности не обнаружилось. Парнишка, вытянув перед собой руки, принял мяч на грудь, расслабив корпус, погасил силу падения, перевел его на колено, с колена – на подъем правой ноги, слегка подкинул перед собой и резким ударом ввел в игру. Виртуоз и только! Некоторое время я следил за тем, как парнишка владеет мячом. Наука эта давалась ему легко, потому что во всех направлениях, в самых горячих местах мелькала его белая, словно облитая сметаной, вихрастая голова. Не без зависти оценивал экипировку: команда, где заправлял мой незнакомец, была в полной футбольной форме, и почти каждый был обут в кроссовки фирмы «Адидас», да и другая выглядела не хуже.

Да-а-а! Разве так выходили когда-то играть в футбол мои ровесники? И обувались, и одевались кто во что горазд. И мяча-то путного не было. Купить его было невозможно, потому что ни копейки лишних денег не было. Самый лучший, пошитый из кирзы, с кислиновым ремешком-шнурком, берегли для особых игр, а в будни гоняли самодельный тряпичный мяч. Наша ли была вина, что жили в послевоенное время? И нужно ли смеяться, если мы, хуторские мальчишки, мало разбирались в правилах игры? Но и у нас футбольный азарт был хоть куда.

Каждый из нас вынес из своих лет не легкую беззаботность, а горечь утрат в семье, понятие о тяжелом труде. В какой-то мере дети в силу возраста были ограждены от переживаний. Лишь иногда что-то роковое из слов родителей доходило до нашего сознания: кто-то погиб в бою, умер в госпитале от ран, а то и вовсе пропал без вести. Может быть, мы недоедали, может, не так хорошо одевались, может, нам не хватало игрушек, но все это было в порядке вещей.

В который уже раз я сожалел, что не мог родиться раньше, чем мои старшие братья Владимир и Леонид! А все потому, что слишком плохо умел читать. С дружком моим Володей Двужиловым мы ходили в обнимку и афиши о кинофильмах в нашем клубе ухитрялись читать вдвоем. Он знал одну половину алфавита, а я – другую. Так, складывая буквы по слогам, однажды уловчились вычитать: «Александр Невский». Уточнили у проходившей мимо аптекарши. И был у нас великий восторг, ведь прочитали-то правильно. А кинофильм оказался ну просто мировой.

Я помню письмо, сложенное из серой бумаги в треугольник, аж из самого немецкого города Берлина. Старшие братья никак меня к нему не допускали. Только они и мать с отцом лучше моего знали, что в нем написано химическим карандашом.

– Чудак-человек! – говорила матушка, вытирая руки от муки рябым полотенцем после того, как заканчивала месить тесто. – Хорошо, что после войны родился, голод и холод тебе не достались, как Володе и Лёне. Им и крапива, и лебеда, и ракушки-перловицы из речушки Тишанки шли на еду, отчего животы раздувались, а то случались и запоры.