Валерий Яковлев - Покаянное письмо зека

– Я не знаю, какие тараканы, на каких оркестрах играют сейчас в твоей голове. Вот честно, Ваня… не знаю, какие это тараканы: рыжие ли, черные, белые, лысые, лохматые. Но прошу понять следующее: скоро тебе исполнится двадцать, и я вынужден буду закрыть тебя в карантине. А там последний паук сдох с проклятиями, потому что дневальный Ищенко каждый день там полы моет-драит с хлоркой. Все, Ваня, будешь сидеть один. Не будет привычного окружения. Никто тебе сапоги по утрам начищать до блеска не станет, постель твою заправлять, одежку тебе стирать-гладить. И часики ты свои снимешь электронные и оставишь мне на память. А главное, Вань… ты отправишься во взрослую колонию. Отправишься по месту проживания. А там, Ваня, в родных тебе местах, – на триста верст вокруг все зоны «черные». Тебе придется иметь дело с урками, ворами, которые тебе предъявят, как только твоя нога ступит на зону. И ни меня, ни Владислава Николаевича рядом не будет. Уяснил?

Полковник нервно ожидал ответа. Он в ярости и в то же время как—то ловко схватил пролетавшую мимо собственного носа муху и стер ее ладошками в порошок. Ему хотелось достать из кобуры пистолет и пару раз пальнуть в воздух. Для разрядки… Однако пистолета не было.

– Александр Иванович, – отвечал наконец Большаков, – вы не подумайте… я очень вам благодарен… Александр Иванович, за все то, что вы для меня сделали, вы не подумайте… Александр Иванович, я против администрации не пойду, но… от УДО… Александр Иванович… я отказываюсь.

Ваня не мог скрыть волнения и говорил голосом человека, терзаемого мучительным внутренним состоянием. Ему не верилось, что эти слова произносит он сам. Полковник устало присел на находившуюся рядом скамейку, резко, как кольцо парашюта, дернул верхнюю пуговицу форменной рубашки и расстегнул ворот. Мысль о том, что точка невозврата пройдена, одновременно больно сжала ему сердце, но в то же время как-то и успокоила.

– А я думал, – говорил он, – приедешь через полгодика – расскажешь ребятишкам, как на воле устроился. Убийца ты, Ваня: того парня убил, себя сегодня убил и меня сейчас вот, только что шлепнул, как куропатку.

Александр Иванович, встав, медленно плелся по направлению к ДК. Он бесшумно пересек фойе Дворца культуры, вышел наружу и лицом к лицу столкнулся с судьей Узюкиным. Кончик простреленного на фронте правого уха Иллариона Сергеевича все еще горел алой лампочкой, на длинноватой, типа гусиной шее по-прежнему мощно пульсировала вена, а на лбу выступила крупная испарина.

– Да будет вам, Илларион Сергеевич, – ворчал полковник, глядя на судью, будто изготовившегося к прыжку, – что мы с вами, на петушиных боях, что ли? Все Илларион… Большакову вздумалось сыграть в русскую рулетку… на УДО он не пойдет. Придумай там что-нибудь. Ну, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами считать условно-досрочное освобождение нецелесообразным и так далее. На рояле… Илларион… труднее научиться играть, чем придумать бюрократическую формулировку. Труднее, Илларион, труднее. Так что… придумай чего-нибудь.

Сам Большаков стоял без движения, как каменный истукан. Ваня курил, но лишь изредка, когда сильно нервничал. Сейчас курить хотелось страшно. Он думал, что уже после обеда будет на свободе. Там, где-то за забором, его ждали отец, мать, братишка. Писали, что приедут встречать. Сигарет в кармане не было. Но Ваня все еще был бугром и мог приказывать:

– Человек! – громко крикнул он

Это было обезличенно-обобществлённое обращение к воспитанникам. Услышав его, зеки-ребятишки, кто ближе находился к бугру, должны были сломя голову нестись на клич. Так произошло и на этот раз. Ухо дремавшего где-то поблизости на посту воспитанника-соглядатая с красным косяком на рукаве уловило звук. Воспитанник вздрогнул, как от удара током. И со скоростью человека, за которым гонится стая хищных волков, ринулся к Большакову.

Ваня, сделав полуоборот телом, принял легкую стойку, чтобы его чего доброго не сшибло несущимся воспитанником.

– Есть закурить? – спрашивал он зека-соглядатая, всем своим видом выражавшего готовность хоть умереть, только б Ваня ему приказал.

– «Космос», – отвечал воспитанник, легкие которого со свистом «тягали» воздух после стремительной пробежки.

– Молоток, – хвалил его Большаков, – с фильтром куришь. Чтоб тебе по УДО откинуться…» (освободиться)

Закурив, Ваня мечтательно посмотрел на небо.

– Шикарные звезды сегодня на небе, – неожиданно сказал он, – на брюлики (драгоценные камни) похожи из ювелирного, был у нас такой в Прохоровском переулке. «Чистили» его пару раз, кажется.