Елена Капитанова - Пряник в рукаве

Самым ценным участником нашей команды оказалась Иринка. Она умела шить, рисовать, аккуратно вырезать из картона, плести макраме, что очень пригодилось, когда делали те самые аксельбанты. А ещё у неё обнаружился красный глянцевый лак для ногтей, оказавшийся незаменимым для нашивок на рукава. Правда после высыхания он выглядел скорее малиновым, но решили, что и так сойдёт, другого не было. Мама приходила с работы только вечером, бабушка пропадала на кухне в бесконечном стремлении откормить внука, чтоб не стыдно было отправить к родителям. А от меня пользы было, как от кармана на спине. Я всё время вертелась под ногами, во всём участвовала, но толком делать ничего не умела. В итоге меня назначили посыльным к бабушке:

– Баба, а эти нитки можно взять? – кричала я ещё с полдороги на кухню. – А эту железяку? А где маленькие ножницы? А иголки с петелькой?

Бушлат и брюки в неестественной позе лежали на диване. Всё найденное, склеенное, покрашенное поочерёдно к ним прикладывалось для оценки общей картины. Выглядело нарядно.

– Мы из брюк делали клёш, брали лишнюю пару и вырезали из неё клинья, – инструктировал нас Димка.

Лишней пары у нас не нашлось, похожей ткани тоже. Старые дедушкины брюки были чуть-чуть светлее, бабушкин костюм отливал коричневым, а мамино пальто было жалко. В итоге решили обойтись без клёша. Дедушка, оторвавшись от «Парламентского часа», который никогда не пропускал, предложил пришить генеральские лампасы – как раз нашлось три метра красной атласной ленты. Но Димка от таких экспериментов отказался наотрез. С пуговицами тоже вышла заминка. С якорями не было ни дома, ни в магазине. Из металлических нашлись только две с полосками и шесть объёмных, блестящих, с львиными мордами. Пуговицы были красивые, решили пришить – будто так и задумано.

К вечеру третьего дня на «плечиках» в большой комнате висел дивной красоты китель. И шнурки, и нашивки, и погоны с буквой «ф», белое, красное, золотое – всего на нём было в избытке.

– Мама, мама, мы Димкину форму доделали.

Мама сняла в прихожей туфли и в плаще прошла в комнату, улыбнулась одними глазами.

– Умнички!

– Да ты надень, посмотрим, – догадался дедушка.

В кителе Димка был нарядный, как ёлка, так что хотелось водить вокруг него хоровод. Наверное, какой-нибудь пожилой капитан, увидев его в таком красочном наряде, нахмурился бы и проворчал «раз-звели бар-рдак». А может быть, наоборот, улыбнулся и понял, что эта дембельская форма, совсем не похожая на будничный камуфляж, на самом деле – ниточка, связывающая ребят с домом. Она кажется нелепой в унылой казарменной реальности, лишь потому что она предназначена для другого – для того дня, когда вчерашнего солдата окружат друзья и родные, когда накроют стол и будут танцевать, когда знакомая девушка заглядится на него, нарядного, и зальётся румянцем, поймав его взгляд. Понял бы и вспомнил себя молодого, и улыбнулся бы.

– Фотографироваться будем? – спросила мама, и мы с Иринкой побежали доставать нарядные платья и переодеваться. В плёночном «Кодаке» оставалось целых четырнадцать кадров, и мы фотографировались с Димкой все вместе, а потом все по очереди. Я хотела выглядеть на фото серьёзной, но Димка меня смешил, и я, не в силах удержать улыбку, кусала щёки. Так и вышла на снимке с прикушенными щеками. В груди щекотало от радости, и уже понемногу, исподволь подступала грустинка, оттого что послезавтра Димка уедет.

– Сумки-то больше не теряй, – сказал дедушка на станции, а хотел сказать, что очень жаль расставаться.

С того смешного времени прошло много лет, солнышко, спрятанное в ящике стола, рассыпалось в пыль, ведь оно было всего лишь капелькой клея. Димка пережил тяжёлую болезнь, стал молчалив и задумчив. Когда мне было семнадцать, он подарил мне Библию, и сказал, что это хорошая книга, но я думала о другом, и не умела говорить по душам. Потом у него появились жена и дети, и видеться мы стали редко, а при встречах не вспоминали прошлого. Только почему-то я думаю, что для него, как и для меня, то время последних дней ускользающего от него детства было самым счастливым в жизни.

Я с детства училась понимать, что все люди разные, и что «плохо» и «хорошо» каждый толкует по-своему. Что для одного жадность, для другого – запасливость. Один назовёт нервным, другой – темпераментным. Кто-то оценит: «Чистая душа». А кто махнёт рукой: «А, простодырый!».

Когда я ещё пешком под стол ходила, моя семья переехала из сибирского села в южный городок. Бабушка-то с дедушкой ещё задолго до того задумывали провести преклонные годы в тёплом климате, а мама сорвалась в последний момент. Так мы и перебрались впятером в незнакомые края: дедушка, бабушка, мама, старшая сестра Иринка и я.