Александр Койфман - Поиски в пути

Закрыла тетрадь, задумалась. О чем? О своей несуразной жизни. О том, что не сделала ничего из того, о чем мечтала в школе и университетах. О ненаписанной книге, о забытом уже замысле исследовать творчество Мюссе и найти прототипы возлюбленных его главного героя. Тогда, в Париже, я пыталась писать, не имея никакого жизненного опыта, опираясь только на мнения и мысли, почерпнутые из множества прочитанных книг. А теперь? Теперь, когда судьба достаточно поиграла мною, есть ли у меня опыт, есть ли у меня что-то, что следует сказать другим? Ведь вот, передо мной материал реальной жизни. Это не выдумки праздной девицы, молодой заботливо оберегаемой мужем мамаши. Но будет ли моя жизнь интересна кому-то? Что я скажу нового, описывая свои блуждания? Не покажется ли моя так безрадостно завершившаяся любовь к молодому художнику очередной прихотью обеспеченной женщины не первой молодости? Не знаю, но буду пытаться. Пытаться, даже если это останется только книгой в одном экземпляре, только для меня. Ничего не изменю в записях дневника, но попытаюсь осмысливать, почему я писала именно так. И буду сразу переносить все в компьютер. Кстати, нужно бы и в Париже установить комп, не таскать же его с собой.

18.07.18. Лимере.

Так как я пишу в основном о себе, то, наверное, нужно представиться. Мне сорок пять лет, вдова уже девять лет. Неяркая шатенка, никогда не пыталась перекраситься в блондинку или брюнетку. Чуть выше среднего роста. Да, забыла – шестьдесят два килограмма. Все мои попытки вернуться к прежним, естественным шестидесяти килограммам пока безуспешны, к сожалению.

Я записи начала делать в двухтысячном, когда уехала от Франсуа. Было плохое настроение, тяжело переживала неустроенность жизни в Израиле. Ведь дура была, не желала ничего принимать от Франсуа, хотя он искренне хотел помочь мне. Почему-то считал себя виноватым, хотя винить во всем надо было меня, надеялся, что вернусь к нему. Тогда, в двухтысячном, хотела самостоятельно пробиться в жизни, хотя и не представляла, что и как для этого нужно делать. Первый год был кошмарный. В Израиле одновременно оказались десятки тысяч таких, как я: из больших городов, с высшим или неоконченным высшим образованием, из хороших семей, с большими претензиями к жизни, так как мнили себя особенными. Но реально мы не обладали востребованными в Израиле профессиями: филологи без знания иврита, искусствоведы, музыканты. Тогда даже инженеры не могли найти работу по специальности. Что уж говорить о таких, как я. Девушки и женщины из маленьких городков Украины и Белоруссии легче адаптировались – сразу искали места продавщиц, шли мыть полы, ухаживать за стариками.

Мне, репатриировавшейся из Франции, пришлось не сладко, ведь там я не работала ни дня. Муж – профессор Сорбонны из обеспеченной семьи – имел высокооплачиваемую работу, квартиру в Париже, дом и приносивший приличный доход виноградник на Луаре. Он не хотел, чтобы я работала, а мне это казалось естественным.

Открыла первую страницу дневника – какие-то банальности, жалобы на соседей марокканцев, подсчеты денег. Полистала дальше – ведь самой понятно, что ищу. Вот оно…

25.07.08, пятница. Тель-Авив.

Смешное приключение. Валяли вечером на пляже дурака с Аней, познакомились с двумя молоденькими солдатиками. От скуки что ли? Нужно быть серьезнее.

18.07.18. Лимере.

И все. Так мало о том, что позднее изменило всю мою жизнь. Заложила в тетрадь карандаш, отложила ее, сижу, вспоминаю.

Долго из своего ателье уговаривала по телефону Аню поехать вечером на пляж. А она уверяла, что хочет вечером что-нибудь посмотреть в окрестностях. Как будто есть еще что-то, что она не видела этим летом. Ведь провела в Израиле уже две недели. Уболтала, вечером заехала за ней к себе домой, заодно переоделась, добрались до пляжа, отошли в сторонку от большой семьи марокканцев, расположились, трепались о чем-то несущественном. Народ постепенно расходился, когда неподалеку бросили свои мешки два солдатика. По-другому я и не могла их мысленно назвать, они были всего лишь лет на шесть-семь старше моего Пьера. Они сначала немного дурачились, возились на песке, потом начали тихо говорить о чем-то. До нас доносились обрывки их слов, но мы и не прислушивались, болтали о своем. Я в очередной раз стала укорять Аню, что ей пора найти настоящего мужика, выйти замуж. Она отбивалась, мол, где его найти, настоящего. Я говорила, что, если сидеть в своем Эдинбурге в бабском коллективе кафедры, а вечерами отсиживаться дома, ничего не найдешь. Тут она взвилась: