Таня Сербиянова - Кадеточка. Повесть

– Поставлю дежурным по роте на выпуск, и ты будешь у меня стоять дневальным, а все товарищи твои уже офицеры. А ты, матрос! Понял?

Или еще хуже того. Матом! Но справедливости ради то редко. Даже всего несколько раз. И от кого? От самого вице-адмирала, начальника училища. Вот от кого!

А так все время жали на психику, давили, ломали. Ломала система! Я до этого и не знал, что каждые полгода начальнику училища подавали пять или шесть рапортов с просьбой об отчислении. И каждый раз всех таких через систему. Пошел! И нередко, потом, все опять. С каждым разом. Не желают, но их так прижмут, что те только пищат! Иначе нельзя! Особенно со старших курсов, как это делал я.

А я и не ломался. Стоял на своем! Уперся и все! Поэтому со мной так долго возились. А еще потому что все время был на виду c самого первого курса. Я так и шел. На втором, старшина второй статьи, на третьем, первой и старшина класса, а на четвертом, главстаршина и командир взвода. Считай, класса.

И учился хорошо и служил без замечаний. Но все время смотрел и видел то, что меня коробило и отталкивало. Видел всю систему такой, какой она была на самом деле: лживой и несправедливой. Много самохвальства и зазнайства. Выдвигались почти везде только те, кто нужное говорил и умел, как следует и около начальства. А я нет. Просто все четко и, по справедливости. Сам не давал повода и во всем был пример. Видно, такой им тоже был нужен для сохранения антуража этой самой системы.

Вот такой она и была, но на мне она споткнулась! Со мной и так, и эдак, а я никак. Можно уверенно сказать, что зубы той системы об меня обломились. Так и не поддался я. В сердцах на меня господин адмирал наорал и обессилел. Обессилел и плюнул на упрямца и вот я вылетел! Только зачем же мне эти формулировки такие: по низким моральным качествам!

И как вылетел, так следом полетели мои подружки… Но сначала присох Ручеек. Это девушка такая была грудастая, с красивыми, голубыми глазами. А до этого Ручеек растекался в желании. Я ее не любил так, как делал бы на моем месте настоящий мужчина. Я ее боготворил! И она мне во всем подпевала. Вот и вспомнил сейчас. Так что расскажу о предательстве первом.

– Ой! Ой! Не надо! – а потом, через секунду, – еще, еще! Ай! Ай!

Ее грудь так хороша и свежа, что я все никак не могу успокоиться. Да она и сама такова, что только бы ее иметь, но я! Я ведь тогда был не таков. Зря так, да еще приписали мне какие-то низкие моральные качества? Какие? Ведь тогда все это было не ко мне. Наоборот! Только за год до того награждали медалями, одна, две. И при этом… за высокие морально-политические качества!

Но я не о том, а о ней, которая была так изумительно хороша и привлекательна как никогда! При фигуре хороша на лицо и прекрасна, особенно – с такой ее волнительной грудью. Я впервые столкнулся с такой, и тогда, немея от радости, все ее мял осторожно рукой, а потом целовал и целовал. А она с благодарностью мне.

– Ой, еще и еще!

И я старался. Нет, скорее не для себя, для нее. Поначалу поцелуи. Целовать ее тоже было сказочное удовольствие. Есть среди женщин такие особенные целовальщицы. И, видимо, это связано у них с большой грудью женщины. Видимо, как-то губы и большая грудь у таких женщин особым образом объединяются в голове во время поцелуя. Особенно когда ее целуешь и трогаешь ее большую грудь. Так вот, она была именно из таких… Она призналась, что и сама не знала о себе таких качеств. А так как процесс целования он ведь на двоих, то я очень скоро почувствовал, что мне и тут повезло. Она целовалась, сначала робко, неумело, по-детски и застенчиво, но потом все настойчивее и вот уже я почувствовал сквозь ее поцелуй желание. Желание женщины! Первое, сексуальное! Это непередаваемо, но оно различимо всегда, когда любишь. И вот так, чтобы только в поцелуе почувствовать выражение ее любопытного ожидания, страстного желания женщины? Это, знаете ли, надо почувствовать, этого не передать словами. В ней это желание, помимо ее воли на меня передавалось в поцелуе. Не собираясь сейчас, она передавала в этом поцелуе свое желание становится женщиной потом.

– Только разрешаю целовать! И все. А все остальное потом.

– Когда?

– А потом! Потом! – и опять целовать…

Я уводил ее в парк и куда-то тянул в кусты. Она покорно шла и в тех кустах обвивала руками, прижималась, а потом отодвигалась так, чтобы ее оголенная грудь обвисала, и я мог бы ее целовать, чередуя с поцелуями губ. А потом она отваливалась от меня, и я тянулся за ее губами и опять натыкался на грудь и так снова, целовал и целовал…