Ольга Муравич - Адвокат’essa, или Поиски Атлантиды

А в будние дни я брала с собой из столовой кусочки хлеба, посыпала их солью, ела на улице потихоньку, чтобы никто не видел. Это было строжайше запрещено – есть вне столовой. Советские пионеры в советском пионерском лагере должны были насыщаться в лагерной столовой, быть сытыми, довольными, громко петь пионерские песни, бодро маршировать на пионерских линейках и участвовать в лагерной спартакиаде. Пионеры играли в футбол, пионербол, бегали, прыгали в длину и в высоту. Физрук Иван Васильевич Мухин, держа в руке секундомер, отмечал результаты бегунов, замерял рулеткой дальность полета прыгунов и прыгуний. Он свистел в свисток, когда судил футбольные и пионербольные матчи. Все были довольны – все крепкие, розовощекие. Только я, тихонько доев кусочек соленого хлеба, запивала его водой из питьевого фонтанчика, установленного на территории, брала очередную книжку в библиотеке и шла в укромный уголок за стадионом. Там не кричали, не прыгали и не могли ударить мячом по голове. И читала. Ах, сколько же прекрасных часов я проводила за чтением. И в детстве, и всю последующую жизнь. И родители мои, и бабушка с дедушкой, а потом и муж, и дети – все читали. Но вернемся в пионерское лето. Катюшка каждый раз уезжала после очередной смены с солидной прибавкой в весе, что считалось хорошим показателем лагерного отдыха, конечно, если ешь за двоих. Мои показатели «привеса» не радовали ни лагерного доктора, ни вожатых, так как я снижала суммарную отрядную «откормленность».

Иногда, если особенно хотелось есть, я прятала хлеб под подушкой и съедала его, когда все ложились спать. Наутро, когда дежурный отряд, обходивший все корпуса и проверявший качество приборки в комнатах и состояние заправленных постелей, мог обнаружить у кого-нибудь на простыне песок – рукой проводили под одеялом – (значит, после купания в море пионер плохо мыл ноги), у меня время от времени обнаруживали хлебные крошки. За «крошки» и песок снижали оценки всему отряду по чистоте. Эти оценки выставлялись на огромном ватманском листе, висевшем в столовой, и весь лагерь знал, как у кого идут дела. Если «крошечное» обнаружение совпадало с Катькиным дежурством по отрядной спальне, она ужасно возмущалась, ругалась на меня, и когда приезжали родители, жаловалась своей маме: «Из-за Алениных крошек в постели мне за дежурство снизили оценку». Мама ее – высокая пышнотелая кудрявая шатенка – недовольно выговаривала мне. О том, что сама подъедает почти весь мой лагерный «паек», Катерина маме не рассказывала.

Но несмотря на это, мы дружили, из года в год ездили в пионерлагерь, ходили вместе в музыкальную школу, а мамы наши работали вместе. Так вот, эта «прожорливая» девица и выходила замуж. Муж был старше нее на восемь лет, приехал в наш город в командировку с Кубани, увидел Катю на улице, влюбился, остался здесь работать, и… через восемь месяцев они поженились. Рядом с нами, двадцатилетними, он казался совсем «дядей», очень взрослым. Наша смешливость и удивляла, и веселила его.

– Над чем вы смеетесь? – спрашивал Вадим.

– Ни над чем, просто так.

Ощущение радости жизни настолько переполняло нас, что мы смеялись по любому поводу. Была подруга, а стала вдруг жена. Да еще такого взрослого мужчины.

Нет, это не по мне, думала я. О чем можно разговаривать с таким взрослым дяденькой? Неизвестно. Он такой серьезный. Мне, уже три года тайно влюбленной в старшекурсника, сначала даже не подозревавшего об этом, было не понятно. В моем представлении пятикурсник был уже совсем взрослым, оканчивал университет. Да к тому же был знойным красавцем – высокий, широкоплечий, темноволосый, голубоглазый, с усами – вылитый д’Артаньян из старого французского фильма! Я была уверена, что в него должно быть влюблено все женское население юрфака, однако мои подруги не разделяли этой убежденности. Так вот…

После двух недель пребывания в милицейском отделе свадьба – целых два дня была как летний дождь, смывающий пыль и оживляющий все вокруг, наполняющий мир сиянием и радугой.

В понедельник мы отправились на практику в райсуд, располагавшийся в соседнем с Катюшкиным доме. Маринку распределили к судье – приятельнице ее мамы, а мы с Агнией попали к судье-мужчине, который слушал какое-то дело в зале судебных заседаний. Чтобы не терять зря времени, заведующая канцелярией отправила нас в архив разбирать дела. Со смехом в полуосвещенном помещении сортировали мы по годам архивные папки. Поводом для веселья служил мой рассказ о прошедшей свадьбе. Агния шутила, что после участия в милицейских допросах свидетелей я наверняка отлично справилась со своей ролью. Я поведала ей также и об ухаживаниях свидетеля Юрия, который два дня напевал мне: «Песни у людей разные, а моя одна – на века. Звездочка моя ясная, как ты от меня далека…» Ему явно ничего не «светило», но пел он самозабвенно, и окружающие, заметив эту пылкость, шутили: «Ну, вот хорошо бы следующей свадьбе быть у свидетелей…» Мы опять рассмеялись.