Андрей Красильников - Отпуск

Вскоре молодой эмэнэс стал достойным собеседником более старших коллег, уже защитившихся и тративших свободное и почти всё рабочее время на дискуссии философской и беллетристической направленности. Помимо удовольствия от гармоничности целого он получал наслаждение и от раскрепощённого слога, и от вольности суждений, и от смелого полёта фантазии, немыслимых им раньше в сочетании с картинами окружающей действительности. Ему казалось, что так писать можно только о днях давно минувших. Опыт малоизвестных доселе писателей настойчиво толкал на новую стезю.

Он пошёл в аспирантуру. Этот шаг, такой естественный и необходимый в его положении, таил особый смысл. Сдать за три года три экзамена и обобщить собственную работу было для способного человека плёвым делом. Положение аспиранта давало несравнимо более важное – свободу для исследования других толщ, не менее заманчивых. Так новая страсть притягивала к себе и незаметно стала всепоглощающей.

За время Аликова аспирантства в стране сменилось четыре правителя. Первый унёс в могилу тайну сокрушения своего предшественника, второй – тайну наглых вторжений кованого сапога в чужие пределы, третий – тайну превращения молчалиных не только в фамусовых, но и в романовых. Четвёртый едва заступил на вахту и пока эпатировал всех своей открытостью, способностью к человеческой речи и далеко идущими обещаниями.

Молодости свойственно верить. Не проживший на земле и трёх десятков лет Ланской поверил этим обещаниям и понял: пора менять кожу. Предчувствие подсказывало: наступает новая эра, но недолгая, как и всё хорошее в российской истории. Земная кора пока подождёт. К ней можно вернуться и в шестьдесят, при очередном вожде. Сейчас же надо пробовать своё перо.

Жара к вечеру не спадала, а только переходила в духоту : так двояко воспринимает человеческий индивид одно и то же погодное явление в разное время суток.

Ланской после обеда (если можно назвать им запивание полутора литрами домашнего кваса салата из огурцов, помидоров и редиски) натянул зачем-то шорты и занял прежнее место в саду. Работать он не хотел и не мог, хотя тешил себя иллюзией, будто всё-таки трудится над новой рукописью, придумывая хитросплетения сюжета. Он действительно погружался в фантазии, сидя в шезлонге, но потом, оставаясь наедине с листом чистой бумаги, выводил подчас совсем другое. Впрочем, какая-то польза от такой подготовительной работы всё же была.

Сейчас он вынашивал повесть о своём дальнем родственнике, жившем в восемнадцатом веке. Этот молодой человек не совершил ничего геройского, не написал ни строчки, даже не продлил свой род. И всё же оставил неизгладимый след в истории государства российского.

А всё потому, что его любила сама императрица.

Любила в числе многих, но каждый из обласканных ею мужчин, по неумолимой логике филистеров всех времён и народов, становился частью вечности, достойной сохранению в памяти народа. Увы, мещанская страсть к вуайаризму приняла в наши дни гипертрофированные размеры. Не умеешь подглядывать в замочные скважины – лучше не берись за перо. Скоро эту науку в Литинституте преподавать придётся. Судите сами: роман хороший едва ли издашь тысяч в пять экземпляров, а тираж мемуаров вздорной девицы, якобы спавшей с всенародно почитаемым актёром, достиг шестизначной величины. У бедняги, погибшего совсем молодым, остались жена, дочь, тоже прекрасные актрисы, для них эти откровения свалились как снег на голову, разбередили едва затянувшуюся рану, но толпа, всех их по-своему любившая, упивалась бульварным чтивом, вынуждая предприимчивого издателя выпускать один завод за другим. Ланской знал эту особу, безуспешно пытавшуюся писать. Препротивная и вульгарная, с отталкивающей внешностью и сиплым голосом, склонная к алкоголю и истерикам, она могла вызвать у любого нормального мужчины только рвотную реакцию. Он и в страшном сне представить себе не мог красавца и любимца женщин рядом с ней. Да ничего и не было, просто с лёгкой руки некой скандальной журналистки в моду вошёл новый жанр – самооговор. Борцы за равноправие прекрасного пола даже не заметили весьма существенный нюанс: оглашение мужчиной мнимого адюльтера – возмутительная клевета, взывающая к незамедлительному отмщению. Облыжный поклёп, возведённый дамой на отца семейства – всего лишь милая шутка, способная только возвысить, а не унизить жертву навета. Так где же равенство, господа?