Михаил Садовский - Второе начало. Романтическая повесть

– Тебе Филиппыч завтра объяснит, что хорошего сидеть в школе, – усмехнулся Юрка.

– «Мы за вас кровь проливали», – передразнил Пашка, но никто не улыбнулся, хотя получилось очень похоже.

– Так и есть, – отозвался Лёнька, – за нас, – он посмотрел вокруг и поднялся. – Идти пора.

– Куда? – удивился молчавший Валерка.

– Мне надо, – ответил Лёнька. – Пашка, забросишь мой портфельчик, ладно?..

– Подожди, я тоже, – поднялся Агафонов.

Они шли рядом, оба длинные, угловатые. Юрка на полголовы выше.

– Сегодня новый учитель придёт ко мне, – обречённо произнёс Лёнька, – «мужская твёрдая рука».

– Теперь понял, почему ты про свободу вдруг заговорил, – улыбнулся Юрка, – а я вот тоже, может, через силу тут живу. А были бы деньги и документы – только бы меня и видели. К морю бы подался. Не поступил бы, так пошёл бы на любую баржу палубу скрести…

– Это верно, – согласился Лёнька.

– Так ты-то чего! Подумаешь – час отсидеть с дядей, зато потом подавайся в свой клуб, тебе же разрешено.

– Разрешено. Потому и разрешено, что там не берут. Я ж говорю: завидую тебе… Был бы хоть на год старше… ну, ладно.

«Мужская твёрдая рука» оказалась маленькой, сухой, как обёрточная бумага, и очень вежливой. Она пожала Лёнькину руку, и тоненький голосок проскрипел над ней:

– Здравствуйте. Будем знакомы, я ваш учитель, меня зовут Йозеф Фёдорович, а вы Лёня…

Учитель не стал спрашивать, на чём закончилось Лёнькино восхождение к вершинам музыки. Он достал из чёрного портфеля с двумя замками сшитую самодельную тетрадку, открыл первую страницу, попросил сборник Фильда и нашёл нужный номер.

– Прошу вас…

Лёнька сидел напротив нот и думал совсем о другом: что завтра ему нагорит в школе и что сегодняшняя погода похожа на весеннюю, а весной, может быть, его и возьмут в аэроклуб…

– Не могли бы вы мне показать, как это звучит, Йозеф Фёдорович? – попросил Лёнька как можно вежливее, и сразу же поднялся, чтобы «мужская твёрдая рука» не усадила его на место.

– Пожалюста, – ответила «рука» и пересела на Лёнькино место.

Лёнька подумал, что на немца он не похож, а скорее чех из тех, что остались здесь ещё со времён гражданской. Он стоял рядом со стулом этого незнакомого мужчины.

Маленький худенький человечек – «мужская рука», и рядом он, Лёнька, которому такая рука, конечно, не помеха, и теперь он даже, пожалуй, посвободнее себя почувствует, потому что мама не будет за ним следить так пристально. Ему стало весело, и он подчёркнуто вежливо, ужасно вежливо ответил Ёзику, как он его окрестил про себя:

– Пожалуйста!

Пальцы с наморщенной кожей и узлами на концах каждой фаланги вдруг забегали с необыкновенной лёгкостью, и звук, мягкий и непрерывный, полился бесконечной струёй в комнату. Лёнька почувствовал красоту и живость гибкой мелодии. Он сразу забыл про всё на свете – музыка творила чудо, он обо всём забывал, всё отступало далеко-далеко. Он погружался в чудесный мир, где всё возможно, всё доступно и понятно… но самому сидеть за инструментом и долбить бесконечно упражнения и гаммы – нет! Это было не по нему.

Вот если бы без этой нудной работы можно было учиться, он бы непременно занимался музыкой, а так, пока доберёшься до интересной пьесы… но ведь и это тоже не пьеса – это этюд… Фильд…

Прозвучала последняя нота. Комната, казавшаяся такой огромной, стала уменьшаться, и Лёнька понял, что теперь ему придётся «ковырять» после Ёзика, «Ёжика», – подумал он и улыбнулся, и ему стало снова весело.

Он сел за инструмент, вгляделся в первую строку и с разгону пролетел полстраницы, чувствовал, что дальше обязательно «сядет», потому что уже не успевал за значками…

Мягкая рука легла на его руку, и тоненький голосок сказал:

– Достаточччно! Тэпер будем играт! Это всё было немного рядом с нотами, а тэпер будем играт!

И Лёнька понял, что его не проведёшь. Так обычно он играл маме, а она качала головой. Стоило ей показать ему упражнение, он садился и играл по памяти, заглядывая в ноты больше для вида. Да, с этим Ёжиком не разлетишься. Лёнька опустил голову и стал разгоняться снова…

– Нэт, нэт, со счиотом – раз и два, и раз и два – с начала.

Лёнька забурчал себе под нос «раз и два, и раз и…», и рука легла на его руку.

– Подождите, этот не тот палец, здесь нужен четвёртый, пожалюйста…

С каждым разом всё тяжелее и тяжелее казалась Лёньке эта сухонькая рука, а после часа занятий он понял, что пропал.

Йозеф Фёдорович не раздражался, не кричал, не повышал голоса, не вскакивал со стула и не грозил наказаниями – он только останавливал и «пожалюйста» просил снова, и в этом монотонном движении с неравномерными промежутками пути потерял Лёнька надежду на то, что «твёрдая мужская рука» окажется для него мягкой. Он попрощался со своим новым учителем и стоял, недоумённо смотря на закрывшуюся дверь, и будто огромная тяжесть навалилась на него, и вся жизнь разделилась теперь на до сегодняшнего урока и после.