Василий Кондратьев - Показания поэтов. Повести, рассказы, эссе, заметки

Круг активного общения пишущего эти строки на рубеже 1980‐х и 1990‐х включал и тех, кого Кондратьев – справедливо или нет – причислял к отказавшейся от риска, типично петербургской поэзии. Неприятие, впрочем, было взаимным; при этом читатель не должен забывать, что всем нам было лишь немногим за двадцать и в этом возрасте любому различию придается больше значения, а позиция непримеримей. Так, Валерий Шубинский категорически отказывался считать Кондратьева поэтом (годы спустя он переменил свое мнение 20 20 См., например, такой пост В. Шубинского в фейсбуке, датированный 25 ноября 2016-го: «УДИВИТЕЛЬНО, я всегда высоко ценил Василия Кондратьева как эссеиста, но не принимал всерьез как поэта. Прочитай я эти стихи (этих – я не знал) тогда, в конце <19>80‐х, я бы, пожалуй, не оценил их: в юности „нам нравятся поэты, похожие на нас“. К зрелости вкус становится шире – у меня, по крайней мере, так. Значит, запишем себе для памяти: в <19>80‐х был поэт Василий Кондратьев, которого я (как поэта) не знал (как с человеком познакомился в 1989), а сейчас читаю это, и мне определенно нравится (особенно „Базарный день“, „Восточный ветер“, „Динина лестница“). И уже 17 лет как поздно сказать это ему» (https://www.facebook.com/shubatv/posts/666587780188445). ), хотя высоко ставил его как эссеиста и – во второй половине 1990‐х – как собеседника, а Вася в свою очередь спрашивал меня не без ехидства, не называя имени своего невольного оппонента: «Ну что – как поживают твои неоклассические друзья? Отправляешься уже в гости к своим неоклассическим друзьям?» (Под друзьями, почему-то во множественном числе, разумелся лишь один человек – Валера.)

Но это все литературно-бытовой фон, а само дело молодого Кондратьева-поэта состояло вот в чем. Во-первых, он заменил более или менее регулярный стих на свободный с обязательной цезурой в середине строки, перебивавшей каждую строку напополам. Во-вторых, вслед за горячо любимыми сюрреалистами широко практиковал автоматическое письмо. В-третьих, всячески остранял язык, вводя в него разные варваризмы и кальки с прекрасно ему известных английского и французского и даже намеренно странные грамматические формы. Превосходным примером такого натиска на поэтическое слово на всех уровнях – ритмическом, смысловом, лексическом, грамматическом и даже синтаксическом, не говорю уже о зашифрованных там аллюзиях, понятных тогдашним друзьям Кондратьева, ибо они отсылали к общему для нас кругу чтения, – был «Чай и карт-постали» (1990), текст, написанный еще как стихи, но знаменовавший начало перехода к тому, что сам автор считал экспериментальной прозой 21 21 Первоначальный разбор «Чая и карт-посталей» был представлен в виде англоязычного сообщения «On Lyrical Subject and Limits of Poetry in Vasily Kondrat’ev’s Tea and Post-Cards (1990)» [О лирическом герое и пределах поэзии в «Чае и карт-посталях» (1990) Василия Кондратьева], прочитанного 10 ноября 2017 года на круглом столе «Transgressing the Boundaries between Poetry and Prose» («Вырываясь за запретные границы поэзии и прозы») на 49‐й ежегодной конференции американской Ассоциации славянских, восточноевропейских и евроазиатских исследований (ASEEES) в г. Чикаго (США), в присутствии Милены Кондратьевой, вдовы В. К. Кондратьева, и Томаса Эпстайна, упоминаемого в настоящей статье. . В нем многое зыбко и сомнительно. Зачем «карт-постали»? Почему не привычное «почтовые открытки» или просто «открытки»? Зачем не «Чай и открытки»? Далее – считать ли «Чай и карт-постали» все-таки стихами, еще стихами или уже прозой? Крайняя условность границы между стихом и прозой в современной русской литературе ставит неизбежные вопросы: что же нам всем признавать за разграничивающий критерий и возможен ли он вообще? Я лично убежден, что он возможен. Юрий Орлицкий, посвятивший этому разграничению целые две монографии 22 22 Орлицкий Ю. Б. Стих и проза в русской литературе. М.: РГГУ, 2002; Орлицкий Ю. Б. Динамика стиха и прозы в русской словесности. М.: РГГУ, 2008. , приходит к скорее пессимистическому выводу, что единственным разграничителем является графическое расположение текста автором: если записано в строку – проза, если в столбик – стихи. Но я не был бы столь категоричен: записанные в строку переводы древнегреческих классиков, выполненные Иваном Мартыновым, импровизаций итальянца Джустиниани – сделанные Степаном Шевырёвым, «Стихотворения в прозе» Ивана Тургенева или – если взять другой язык и другую традицию – «Песни Мальдорора» Лотреамона или значительная часть «Лета в аду» Рембо, несомненно, являются стихами. А записанные в столбик, как стихи, современные нам сюжетные «Триптих» Саши Соколова или роман «Гнедич» Марии Рыбаковой – все-таки предстают очень хорошей прозой. Так что я дополнил бы чисто графический критерий мнением самого автора; это по-настоящему немного, но хоть что-то.