Лариса Шевченко - Любовь моя

– Похоже, что так. А несу грусть, – усмехнулась Лена.

– Но не тоску.

– Меня жизнь «приговорила» к написанию таких книг.

– Певец Николай Носков тоже поет только грустные, надрывающие сердце песни. И что из того?

Не представляю себе Лермонтова, пишущего что-то типа «Денискиных рассказов», – заметила Аня.

– В твоей жизни грустного материала было много больше, чем радостного. Чаще позволяй себе быть счастливой, тогда и появятся веселые произведения, – уверенно сказала Инна. – Акцентируй свое внимание на красоту. Ты же талантливая.

– В следующий раз, – с улыбкой ответила Лена.

– В следующей жизни? – усмехнулась Инна.

– Писателю дается чувство слова. Он пишет на языке подсознания, – сказала Инна.

– Герои диктуют язык произведения, – не согласилась Аня.

– Писатель может услышать мелодию своей эпохи, предвидеть будущее и еще много-много чего хорошего, – после некоторой паузы, глядя в потолок, мечтательно произнесла Инна. – И все же он всегда продукт своего времени.

– Хорошие данные важны в любой профессии, – заметила Лена.

– Нет, писателю требуется особое покровительство небес! Кто-то свыше должен быть к нему расположен. Писатель обязан так кодировать свои мысли, чтобы его понимали другие, но не все, а только те, которые совпадают с ним ритмом сердца, – заявила Инна. – Твое творчество чем-то схоже с Ритиным?

– Где она и где я? У нее удивительная способность писать, не обнаруживая в произведении свое присутствие. Это говорит об ее уме и профессионализме. А я в книгах о подростках говорю от своего имени, от первого лица. Наверное, это была только первая ступень в моем творчестве. Но мне казалось, что так произведение будет выглядеть достовернее.

– Толстой тоже себя преподносил.

– Но не впрямую же, – отвергла мнение Инны Аня.

– Его романы сплошь автобиографические, они – самопиар в лучшем виде. Богатая собственная жизнь – золотоносная жила для писателя, – сказала Инна.

– Но у Толстого был огромный люфт между его собственной жизнью и провозглашаемыми идеями. А Чехов себя не выставлял, а если и говорил о себе, то как-то иносказательно. И тогда значительность его героя возрастала. Он только выводы из своей жизни вносил в произведения. Они чувствуются и в подоплеках, и в подтексте, – опять вступила в разговор со своим мнением Аня. – То, как писатель трактует своего героя, о многом в нем самом говорит. Чехов-врач и в своих рассказах беспощадный диагност. Но он умел «закрываться», и мы не видим прямой связи с его биографией.

– В героях Чехова все равно многое от его психотипа. А как иначе? – заметила Жанна. – А еще он все письма сохранял для потомков и биографов. Вот они-то его четко характеризуют.

– Не комкал, не выбрасывал как ты, Лена. – Инна рассмеялась. – Читая переписку, представляешь писателя совершенно другим человеком. Там он в чистом виде. В письмах об авторе можно такое накопать!

– Не в ущерб вышесказанному добавлю: чтобы глубоко заглянуть в Чехова, надо быть прекрасным психологом. Недаром о нем говорил Станиславский, его горячий поклонник: «Чехов неуловим для многих. Он неисчерпаем», – поделилась своей эрудицией Жанна.

– Не помню, кто так хорошо высказался о наших великих писателях: «Достоевский – Дон Кихот русской литературы, Чехов – ее Гамлет», – не уступила ей в познаниях Аня.

– Многие писатели были врачами. Они ставили диагнозы эпохе, обществу и отдельным людям. И среди инженеров случались талантливые провидцы, – напомнила Жанна.

Лена, поняв, что остановить беседу ей не удастся, вернулась к началу их с Инной разговора.

– Рита, по ее собственному признанию, напрямую не навязывает свое мнение, а транслирует его через своих героев, но не концентрированно, в пределах разумного, так как считает, что перебор во всем вреден. И наши с нею техники и стилистики не имеют ничего общего. Но то, что мы обе бывшие детдомовцы, дает о себе знать в наших книгах.

– Понятное дело: У вас боль проистекает из подобных источников и обостренное чувство лишенности заставляет фокусироваться на определенном типе героев, но каждая из вас по-своему доносит до читателей память тех трудных лет и судьбы друзей. У каждой свой свободный полет души. Всегда найдутся писатели, делящиеся радостью бытия и достижениями. А некоторые, и ты в их числе, пишут о боли, потому что свои и чужие детдомовские психологические травмы держат вас в тисках всю жизнь. Потому-то не все детские книжки – сладкие витамины. Мне вспомнилась шутка сценариста-юмориста Иннина: «Если бы Лев Толстой жил в коммунальной квартире, он стал бы Салтыковым-Щедриным». Бытие определяет сознание. Вот поэтому марксизм за сто лет изменил мир сильнее, чем христианство за две тысячи, – усмехнулась Инна.