Анатолий Рубцов - Время Каина

– Извини, мама, – я немного не успеваю… – Красота Лахе, безусловно, не была исключительно даром молодости: прежде всего она была похожа на мать – в ней чувствовалась порода и осознание этого факта, а также способность действовать в соответствии с ним, а значит, добиваться своего.

– Ладно, ладно, не всем это интересно… Легкий жест дирижера ладонью кверху: – Атро. – Поднялась третья; в руке у нее зловеще блеснул полированный металл. Это были ножницы, которые она непосредственным девчачьим движением сразу спрятала за спину. Мать только покачала головой. Девушка между тем – единственная из всех – проявила интерес к гостю: ее глаза – два черных отверстия, в которых светился едва заметный инфернальный огонек, – с любопытством смотрели на Петровича.

– А его-то как звать? – неожиданно низким, с легкой хрипотцой голосом капризного ребенка спросила Атро. Пожалуй, она была младшей из сестер и точно – самой красивой. Здесь присутствовали в гармонии (в той гармонии, которая только и обеспечивает истинную красоту) и прелесть юности, и своеобычность черт лица, движений тела, манеры говорить, и та харизма, что безвозвратно увлекает любого, на мгновение доверившегося ей.

– Петрович.

– Úван.

Они с Аной ответили одновременно и поэтому дружно рассмеялись. Лишь потом Петрович сообразил, что она, Ана, дважды переиначила его имя, сделав ударение на первой букве. – Иван, – еще раз повторила она, подтверждая таким образом свой вариант. – Ивáнов пруд пруди, а Úван только у нас будет. – Огонек в глазах Атро вспыхнул: любопытство всегда служило лучшим топливом для адского пламени. Неясным оставалось только, чтó именно заинтересовало дочку: то ли взаимоотношения матери с гостем, то ли его имя, то ли предстоящее положение в доме, обозначенное тремя словами: «у нас будет» – в качестве кого, простите? Петрович пожал плечами: какая разница, подумал он, ну какая разница…

Расселись, Петрович при этом ловко подставил стул соседке, та приняла это как должное, то есть не заметив как бы, зато заметила Атро, в глазах которой мелькнула смешинка, а губы чуть искривились – презрительно быть может? – хотя какая раз…

…дался серебряный звонок колокольчика – он оказался в руках у Аны, закончившей подробный рассказ о «подвиге» Петровича. По словам свидетельницы, выходило, что Петрович-то наш действовал как герой, и нам абсолютно не стоило сомневаться в этом. А тот, надо сказать, чувствовал себя не в своей тарелке – не привык, бедняга, к похвалам, тем более в такой аудитории. На работе Петровича никогда не хвалили, да он, собственно, и не рвался в передовики, как тогда это называлось. Работал как все, выполнял план, участвовал в общественной жизни – но не более того. А когда потребовалось более, уже не мог заставить себя, а потому и отправили на заслуженный отдых, как только подошло время, – ну и бог с ними, тем более что и завод встал – навсегда наверное – уже вскоре после этого.

Ну вот. «Аудитория» внимательно выслушала рассказ, время от времени поглядывая в сторону Петровича, но и тот не упускал случая присмотреться к девушкам: право слово, они того заслуживали, да и одежды их – белые полупрозрачные туники, гораздо более короткие, чем пеплос Аны, – как бы провоцировали на несвойственную пенсионеру остроту взгляда. В данном случае сомнений не возникало: на них были настоящие древнегреческие одежды, под которыми носить что-либо не полагалось.

Тут следует пояснить поведение Петровича: понятное дело, с момента входа в квартиру на седьмом этаже (которого в пятиэтажном доме просто напросто не могло существовать) его не оставляло ощущение, что он сошел с ума; вот уже с полчаса он пребывал в крайней степени удивления (и мы понимаем его, и сами немало удивляемся, и подозреваем даже, что автор специально вводит нас в заблуждение) – удивления, порожденного многими вещами, – но нимало, ни разу не подал виду, что все это хоть сколько-нибудь озадачивает его. Таковы они, наши пенсионеры. Да и вообще, таковы они – наши. Сколько раз, будучи за рубежом, поражался я способности нашего человека демонстрировать каменное равнодушие ко всяческим иноземным чудесам – равнодушие искусственное, равнодушие лишь только в выражении лица, при том что в глубине загадочной своей души он все-таки сгорает от любопытства, от зависти, от недоумения, в общем от нормальных человеческих чувств: а почему у нас-то не так, почему у нас все настолько хуже, почему?! – но гордость, наша исконная, что ли, невозмутимость не позволяет ему проявить их – ничего, кроме выражения скуки, видали мы, мол, и не такое, нельзя прочитать у него на лице…