Виктор Стукалов - Записки лесничего – 2

Я ещё раз посмотрел на глубокую борозду в снегу со сломанным кустарником, на отпечатки тигриных лап, на валёжину с обломанными сучками и был поражён силе, которой природа наделила это могучего и красивого зверя.

Я достал из планшета дневник наблюдений, который был всегда со мной, и зарисовал следы тигра, сделал их замеры.

День медленно угасал, уставшее за день солнце уже не было видно за водоразделом. На фоне золотисто-розовой вечерней зари чётко выделялись контуры многовершинных могучих кедров и острые шпили верхушек елей и пихт. В распадке сгущались тени, приобретая синевато-сиреневый оттенок.

Надо было спешить, чтобы ещё засветло успеть дойти до вагончика. Я достал топорик и вырубил из ляжки изюбра несколько кусков мяса для ужина «халявка плиз» и, широко шагая и поднимая лыжами снежную пыль, заспешил вниз по склону.

Уже в сумерках я увидел на старом лесоскладе белую шапку на крыше вагончика, распахнутую настежь дверь. На полу, нарах и столике вагончика лежал слой снега, занесённого сюда через выбитые окна и распахнутую дверь, в снегу у печи виднелись пустые консервные банки. На нарах был сорван поролон и вырезан дермантин, покрывавший нары; стены, покрытые декоративным пластиком, зияли большими дырами, прорубленными топором. И всё внутреннее пространство вагончика от наружного холода защищал только тонкий слой наружной металлической обшивки, покрытый изнутри вагончика толстым слоем инея.

На заготовку дров ушло немало времени, и когда в печи ярко запылал огонь, на тайгу уже опустилась звёздная ночь. Сорвав топором нары, я приладил доски к выбитым окнам и старой телогрейкой, которую нашёл под нарами, завесил окно на двери.

Понемногу вагончик стал прогреваться, таял снег на полу и у печи, таял на стенах иней, стекая тонкими струйками на пол, наполняя вагончик сыростью.

У печи обнажились куски декоративного пластика со стен, пустые консервные банки, которых у нас в магазине не было, кучу окурков. Судя по окуркам сигарет, здесь были не таёжники: таёжники всегда выкуривают сигарету до самого мундштука и, уходя из барака, всегда оставляют сухие дрова, соль и спички.

Недовольно шипя и потрескивая, лениво горели в печи дрова, тускло освещая через открытую дверку и дыры в печи моё временное пристанище. Нанизанные на тальниковые прутья тонкие ломтики изюбринного мяса, жарились на огне, издавая специфический запах. Подвешенные над печью, оттаивали задубевшие на морозе пакеты с домашним обедом: разводить костёр, чтобы разогреть обед и, хотя бы наспех, перекусить, у меня просто не было времени.

Об отдыхе нельзя было даже и мечтать: в промерзшем насквозь вагончике с выбитыми окнами было чуточку теплее, чем под открытым небом. И это при условии, пока топится печка…

Ночь казалась бесконечно долгой. Пока топилась печь, и в вагончике было относительно тепло, мне удавалось немного прикорнуть, свернувшись калачиком на холодном полу и поджав под себя ноги.

Это был не сон, а какое-то дикое состояние между сном и бодрствованием, и как только прогорали дрова в печи, леденящий холод заставлял меня подняться и снова наполнять печь дровами, пить крепкий чай.

И едва только вагончик наполнялся теплом, как коварная усталость, незаметно подкравшись, снова навалилась на меня, наливая веки свинцом и заваливая меня на холодный и грязный пол.

В этом, промерзающем насквозь, вагончике я пытался найти ответ на простой вопрос: где, в каких условиях росли и воспитывались те, кто ночевал здесь? Не сомневаясь в том, что у них, как минимум, было среднее образование, они, по уровню своей внутренней культуры, даже не достигли ещё и каменного века.

По неписанным, но всегда свято соблюдавшимся законам тайги, всегда оставлялись сухие дрова в местах ночлега, соль, спички и, если была возможность, то и часть продуктов питания.

Эти люди не оставили ничего, но сделали вагончик совершенно не пригодным для ночлега. Я с ужасом представил себе, что ждёт уставшего и замерзающего человека, который однажды зайдёт сюда, надеясь найти здесь спасительный приют…

Я утешал себя мыслью, что эти случайные и чуждые тайге люди, привыкшие к хамскому и потребительскому отношению к окружающим, потерявшим к себе уважение как к личности, рано или поздно накажут себя сами. Тайга никому и никогда не прощала подобного. Я был уже достаточно наслышан о достоверных случаях гибели людей, ставших жертвами собственной беспечности, хамского пренебрежения к элементарным, веками утверждёнными, законам тайги.