Исаак Ландауэр - ЛЯДЬ

Но дело спорилось. Репутация – вещь несгибаемая, вскоре она сама назначала время свиданий, рассылая давним знакомым приглашение в календаре. Первый, или первые, откликнувшиеся получали возможность провести вечер куда интересней, чем могла обещать любая реклама, ведь обладать раскрепощённой сексуальной женщиной есть удовольствие особенное. Тут не просто физиологический акт, но нечто сродни той самой любви, разве что сильнее и искреннее. Недостижимая, ещё вчера глядевшая лишь с экрана красота. Лишённая всякой защиты, готовая на всё, разрываемая сильными руками, будто тёплый, неестественно ароматный хлеб. Картина их детства, той давно погребённой вседозволенности, что будоражила периферию сознания годами, заставляя ползти, карабкаться и унижаться во имя права, а на деле – лишь дозволения, её взять. И они брали: неумело, страшась, испытывая навязчивый трепет перед совершенством – распластанным и поруганным; доходя в эйфории до исступления, бросались друга на друга с кулаками, раззадоривая внутри забытую потребность побеждать. Не высиживать, будто курица, но рвать или хотя бы завоёвывать. Не потому что моё – а вообще без «потому что».

Впрочем, это вряд ли походило на кровавую драку. Стиснутые в пространстве одной комнаты, где и развернуться-то всем разом в тягость, они скорее боролись, катаясь по полу, как почти умерщвлённые в них дети, и, потирая ссадины, ещё долго потом смеялись над столь очевидно приятным ребячеством. Либидо оказывалось последним, что связывало их с миром, в котором хотелось бы жить. Где эмоции востребованы, осторожность смешна, а мысли о завтрашнем дне походят на рассуждения о загробной жизни – очевидно неизбежной, но фантастически далёкой и почти оттого нереальной. И не бывало между ними большей искренности, когда, искупавшись всласть во всепрощении, они завершали действо красочным примирением, щедро подставляя товарищу лучшее, что могла подарить эта феерическая женщина, будто Боймер и Кат накладывали друг другу сочные куски зажаренного под покровом ночи гуся.

Образ жизни римский гетеры, холёной и мудрой, снискал ей чрезмерную популярность, и, как это часто бывает, особенно среди тех, в чьей благосклонности нужды не имелось. Унылые разбогатевшие клерки из госкорпораций стремились заполучить столь чистый бриллиант на корпоратив, сладострастные толстосумы жаждали её участия в оргиях имени самих себя, надеясь, что пример маэстро научит хоть чему-нибудь фригидных спутниц из модельных агентств. Даже чёрные автомобили с характерной серией прознали, со временем, о её успехах в деле абсолютного ублажения. И началась охота. Ведь ничто не объединяет лучше новых бизнес-партнёров, чем совместное «испробование» столь заветного нектара. Ни одна породистая вешалка, пожираемая смесью комплексов и самолюбования, не сравнится с оголённой, будто электрический провод, притягательно опасной страстью. Великолепие форм, кошачья плавность линий, это испуганное, жаждущее немедленной агрессии лицо. Каждый из них, исторгаясь, шептал беззвучно «моя», с ревущим потоком эндорфинов получая и каплю смертоносного яда, имя которому – невозможность повелевать ею за пределами измочаленных простыней.

Ибо, отдаваясь целиком там, где это предназначено самой природой, она оставалась несгибаема во всём остальном. Её «нет» отдавало приговором революционной тройки, обжаловать который теоретически возможно, но практически затылочная область получит свою дозу свинца куда раньше, чем сможет осознать первую строчку апелляции. Чёртов контраст, пожалуй, возбуждавший ещё больше, но поделать что-то с которым оказывалось всякий раз невозможно. Здесь был не какой-то слабохарактерный вызов в ответ на готовность подчиняться в сексе, не самодурство излишне популярной девочки, но просто здравый смысл и естественное желание сохранить за собой абсолютную свободу. Насытившиеся, лишь только ощутившие первозданную власть завоеватели вдруг понимали, что рабы в этой причудливой связке именно они, а ошейник с кольцом на аристократически худой шее – лишь предмет интерьера, антураж комнаты, что следует вскоре покинуть. Потому как негласные законы помещения утверждали право оставаться там хоть бесконечно, но лишь покуда присутствующие занимались делом – разве что с незначительными перерывами. Ироничный парадокс сверх меры насытившегося прогнившими устоями мировоззрения: шестеро мужчин на службе одной женщины, твёрдо уверенных в том, что в этой щедро оплаченной великолепной семёрке выгодоприобретатели именно они. Сколь ни грустно, но даже простейшая аналогия с обратной пропорцией – впрочем, и впрямь мало где виданная, – не заставляла их задуматься, сколь как минимум противоречиво подобное распределение ролей.