Розалия Степанчук - Под чёрным крылом войны

Дом, и правда, был хорош. Добротный забор с калиткой, просторный двор. Широкое и высокое крыльцо, утеплённая дверь. Фёдор Иванович, увидев всё это, одобрительно подмигнул Нюре. На крыльцо вышла довольно высокая старушка в длинной юбке и просторной кофте. Седеющие волосы прикрывал белый ситцевый платок. Её светлое, типично русское лицо, покрытое лёгкой сеткой морщин, оживляли ярко-голубые глаза. Она, молча, постояла, оглядывая всех, потом задержала свой взгляд сначала на шофёре, будто что-то припоминая, потом, на Нюре, и они с Нюрой, неожиданно, улыбнулись друг другу. Старушка с облегчением вздохнула. У Нюры тоже поднялось настроение – они понравились друг другу.

– Ну, вот, теперь я впервые буду жить в чужом доме с чужим человеком. Жизнь моя, и правда, сделала крутой поворот, – смутилась Нюра, но вслух ничего не сказала.

– Акимовна, я привела тебе жиличку, нашу новую учительницу, Анну Михайловну. Ну, я пошла, дальше уж вы сами, – и Лена пошла в сельсовет.

– Проходьте в дом. Вы какую комнату хочете – с окном на улицу, али в огород?

– Да мне поближе к печке, остальное – всё равно.

Они прошли в комнату, одна стена которой, была тыльной стороной печки. Чистые окна смотрели на улицу. Фёдор Иванович снова одобрительно хмыкнул, и занёс в комнату Нюрины вещи. Он с интересом осмотрел весь дом, и, выходя во двор, спросил:

– Ну, я поехал, что матери-то передать? – Акимовна, услышав его голос, снова посмотрела на него, подумав: – Где же я его видела? И знакомый, и незнакомый вроде, да ну его!

– Фёдор Иванович, большое Вам спасибо за поддержку. Что бы я без Вас делала? А маме передайте, что у меня всё хорошо. Как обустроюсь, в выходной день, если будет хорошая погода, приду их с Колькой проведать.

Проводив шофёра, Нюра вернулась в комнату и начала раскладывать вещи. Комната была просторная, но бедная, почти пустая, но Нюру это не смутило – она тоже не в хоромах жила. И тут в комнату вошла Акимовна и спросила:

– Обедать будете, Анна Михайловна? У меня сегодня щи, правда, без мяса.

– Ну конечно, буду, Акимовна, руки помою и приду. Рукомойник в коридоре?

Когда они сели за стол, Нюра попросила:

– Акимовна, не зовите меня на «Вы». Вы можете называть меня просто Нюра и на «ты», когда мы дома одни. Я ещё не привыкла, чтобы меня называли по имени и отчеству, хорошо?

– Хорошо, Нюра. И ты зови меня, на «ты».

Щи были очень вкусные, с чёрным домашним хлебом. Нюра достала пирожки, которые испекла ей мама, собирая в дорогу, и они, с удовольствием, пили чай с пирожками, ведя неспешный разговор:

– Я вижу, понравился тебе дом, а он не простой, как и всё в нашей жизни. После гражданской-то войны, как только люди немного обжилися, стали собирать колхозы, скотину сгоняли со всех дворов, чтобы, значить, всё общее сделать. А председателем поставили, завзятого лентяя и гуляку, зато партейного, здоровущего мужика Силантия Воронина. А в етом самом доме, где мы с тобой сидим, жил крепкий хозяин, Егор Кузьмич Лопатин. Мы с евоной дочкой Палашкой дружили крепко, хотя она была лет на 5 моложе меня, а за её брата Гавриила родители наши уже сговорились меня замуж отдать. Да и мы с ним, значить, давно уж друг друга-то приметили. У него брат был на 2 года моложе, как раз мне ровесник, Федькой звали, он-то и вовсе с меня глаз не спускал, да Гаврюшка-то мне больше по сердцу был. Наша-то семья не богатая, но и не бедная была. Середняками нас называли. Ну вот, значить. Согнали скот, а ухаживать за им, плохо стали, корма вовремя не заготовили. Ревут коровы-то голодные, в хлеву грязища. За 2 года колхозной-то жизни половина скота передохла. Егор Кузьмич, значить, и высказался, что, мол, это за власть такая скотину губить, да и забрал домой свою-то, хоть ту, что осталась. Тогда председатель колхозу, Силантий-то этот – такой ирод был – никого не жалел, чистый грабитель. Упёк он Егора Кузьмича, значить, со всей семьёй незнамо куда, больше их никто и не видел, а сам председатель и занял дом Лопатиных-то. Евоная-то хибара совсем развалилась от недогляда, никудышный он был хозяин. Потом, значить, пришёл к моему отцу, да и говорить:

– Отдайте за меня Степаниду вашу, то бишь меня, а не отдадите, следом за Егором Кузьмичём, как кулаки и мироеды, пойдёте.

Мужик он был толстый и неуклюжий, словно гусь, откормленный к празднику, а голос тонкий, как у бабы. Волос пегий, а рожа красная, как перезревшая помидорина – аж блестит, того гляди, лопнет. Бровищи мохнатые, губы толстые да слюнявые. Скрозь косоворотку-то на груди густой пегий волос, как у зверя какого мех, топорщится.