Денис Ахалашвили: Тепло любимых рук

У меня есть свитер. Из серой овечьей шерсти, с узорами на рукавах и удобным карманом, куда можно класть телефон или документы. Он теплый, но не колется. Это важно для свитера с горлом. Ему уже очень много лет, но каждую зиму я его почти не снимаю. Его можно надеть на работу, на встречу с друзьями, на вечерний ужин при свечах и «круглый стол» у губернатора. И в том, и в другом, и в третьем случае он будет отвечать представлениям окружающих о современных журналистах и не вызовет вопросов, а мне будет тепло и уютно. К нему идеально подходят недельная щетина и джинсы, что тоже немаловажно. В мире модных и стильных вещей этот свитер стоит выше статуса и стоит дороже любого бренда. В нем хранится тепло рук моих любимых бабушек: грузинской бабушки Тамары и русской бабушки Кати.

Если присмотреться к пряже, то она очень необычная: серая с черными, зелеными и красными крапинками. Такую пряжу можно встретить только в Грузии, и не где-нибудь, а в Дигоми, откуда моя бабушка Тамара. Они с дедом Мишей жили в большом доме, который сами и построили. Дом – два этажа под желтой черепичной крышей, восемь комнат – четыре внизу, четыре вверху, две кухни, большая открытая терраса с видом на сад и горы. Двор, увитый виноградными лозами, и холодный подвал вокруг всего дома, заставленный темными от времени бочками с вином, увешанный связками красного перца, базилика и чурчхелы, с рядами полок с соленьями, сулугуни, ткемали, аджикой, джонджоли, вареньем из грецких орехов и лепестков роз. Здесь ни с чем не сравнимый аромат, который можно ощутить только на грузинском рынке или на кухне старого грузинского ресторана, где этот запах пропитал пол, стены и всю мебель вокруг. Он острый, волнующий и радостный. Если у радости был бы запах, она пахла бы именно так – волнующе и празднично.

Во дворе этого дома на прохладных каменных плитах лежали огромные ленивые кавказские собаки и бродили белые суетливые куры. Если вы входили в ворота, собаки даже головой не вели, но на обратном пути спокойно ждали вас на входе и без разрешения хозяина уже не выпускали. Этих лохматых ленивых собак можно было встретить в горах с отарой, которую они часто пасли вообще без людей. И попробуйте украсть у них хоть одного ягненка…

Бабушка Тамара держала с десяток овечек, которые дали пряжу для моего свитера. Она спряла пряжу, уложила в посылку и отправила в Россию бабушке Кате, которая и связала свитер.

Как же они меня любили – мои бабушки! Для бабушки Тамары я был любимым первенцем, которому они с дедом завещали свой большой уютный старый дом со всеми его садами, подвалами, собаками и видами с террасы. Она была красивой и доброй, до сих пор помню ее высокую гордую осанку, большие черные глаза и бесконечную улыбку. Бабушка ни слова не знала по-русски, а я по-грузински, но это нисколько не мешало ей общаться с любимым внуком. Она усаживала меня напротив, смотрела, гладила по голове, улыбалась и приговаривала: «Руссули чемо мдзео», – что означало: «Мое русское солнышко». Я не знаю, во сколько она вставала – когда все остальные просыпались, стол со свежеприготовленной едой всегда был накрыт, – но ложилась она позже всех. Она никогда не жаловалась, всем была довольна и, сколько я себя помню, всегда работала. На ней всегда было строгое черное платье; ее красивые, цвета воронова крыла, не знавшие краски волосы всегда подколоты, из украшений – маленький серебряный крестик и старинные серебряные серьги. Когда я заставал ее на кухне, она все бросала, трепала меня по щеке и целовала в лоб. Я обнимал бабушку за шею и прижимался носом к ее груди. Глядя на нас, дед Миша смеялся и качал головой. Он считал, что бабушка меня балует, а сам украдкой давал мне сладости и деньги.

Моя русская бабушка Катя, в доме которой я рос, тоже многое умела, особенно когда дело касалось домашнего хозяйства. В этом ей не было равных. Домом она управляла, как дирижер большим оркестром, – виртуозно и величественно. Когда наша сестра Катя познакомилась с творчеством братьев Гримм и поняла, что обычной едой питаться не сможет, а только королевской, бабушка и бровью не повела.