Валерий Немешаев - Возвращение в детство

После Великой Отечественной войны, когда в деревнях и селах нашей обескровленной родины людям жилось невыносимо тяжело, рабочим на строящихся предприятиях страны гарантировался скудный, но выживаемый достаток. Комнатка в бараке, работа, посильная для молодых, картошка и хлеб, а главное, главное – манящее светлое будущее, близкое и доступное.

Мои родители приехали в этот дымный и шумный город из разных концов страны. Мама – из Брянской глубинки, начисто разоренной прошедшей войной и исторически овеянной славой домовых и ведьм, а папа – из-под Свердловска.

Село, в котором он родился и вырос, называлось Щелкун, а в нем, как говорил дед Иван, рождались самые веселые и задиристые на Урале ребята. Наверное, так и было: отец с утра до вечера горлопанил размашистые уральские песни, гонял голубей, играл в чехарду, танцевал в клубе, попивал водочку, дрался из-за девчонок и был всегда прямолинеен, весел и голосист. Между песнями, не задумываясь, учился. После школы окончил дорожный техникум и был направлен по распределению на металлургический завод в город Челябинск, где его уже ждала розовощекая крановщица Рая – смелая и неуступчивая девчонка из Лобановского поселка.

Эх… Славное море, Священный Байкал!..

В свистящих, извергающих снопы жарких искр металлургических цехах была их первая встреча. Была их любовь, трогательная, нежная, сумасшедшая и осторожная. В какие бы времена – самые тяжелые и драматичные – ни возникало это великое чувство, какие бы препятствия ни мешали его проявлению, если от сердца к сердцу протягивалась его живительная трепещущая нить, все остальное становилось малозначительным фоном, рамкой, обрамляющей живую чувствительную плоть Божественного шедевра. Поэтому время, к которому притронулось это чувство, всегда для людей самое счастливое, незабываемое и единственное.

Счастье. Счастье первых встреч, узнаваний, расставаний, ожиданий, волнений.

Счастье брошенного и пойманного взгляда, счастье сердца, предложенного и принятого. И совсем не важна спина уходящего соперника, кровь на рубашке и кровь на лице, важен миг первого соединения рук, ресниц, губ, важен первый поцелуй с освежающим привкусом металла на губах.

Там, возле холодных прокуренных бараков, на морозе, на ветру, происходило сплетение большего, чем души.

Эх… Славный корабль, омулевая бочка…

Любовь – как украшает это чувство людей, делает их благородней, чище, добрей. Человек становится ближе к Богу, к себе, к природе, растворяясь в ней, становясь ею. Как важно помнить об этом всегда. Как научиться оставаться такими, хотя бы иногда.

Моя жизнь началась на окраине Челябинска, в одной из многочисленных одноэтажных построек металлургического района, где отец и мать стали жить вместе. Началась ранней весной, когда первые побеги подснежников и сныти только-только пробивали сквозь землю свои любопытные зеленые росточки.

Отопления в бараках не было, топились дровяные буржуйки, дымили папироски, дымили окна, дымили трубы заводов, простыни на веревках сушились первым солнечным теплом, и грубые лица людей у бараков и проходных, как и вся притихшая природа, тянулись вверх. А там, там плескалось синее, неподвластное никому, голубое уральское небо. Всему радостное, приветливое, доступное. Люди раскрывались, воодушевлялись и пытались гармонично вписать в его бездонную красоту свои нелегкие судьбы.

Были ли все довольны трудной жизнью? Конечно нет. Но звучащая из репродукторов бравурная музыка, призывы к преодолению временных трудностей, а главное – молодость, общность, энтузиазм – делали эти трудности вторичными, легко преодолеваемыми. Люди жили в тяжелом, порой непосильном труде, и были людьми. Их сплачивало нечто большее, чем пропаганда и социалистические призывы – дружба, товарищество, порядочность, честь. На Урале не любят двусмысленности в словах, криводушия в мыслях. Не любят лицемерия и двуличия. За взятое и не выполненное слово всегда спросят строго, жестко, по-мужски. И это правильно.

На Свет Божий я родился в декабре, тринадцатого числа в восемь часов. Морозное утро заводскими гудками встречало новый рабочий день.

В распахнутом от волнения пальто, с раскрасневшимся от нетерпения лицом, с гвоздиками в руках и папироской в губах отец нервно ходил возле заиндевевших окон роддома, в одном из которых лежала моя мать.

В те времена, в шестидесятые годы прошлого столетия, медицина еще сохраняла таинство пола ребенка до его рождения. Конечно, какие-то прогнозы любопытные коммунальные соседки и родственники всегда делали. Но это были только догадки, не более. Кто родится, мальчик или девочка, определяли роды. Только роды. Эта неизвестность создавала атмосферу магической таинственности, торжественности и непредсказуемости. И хотя многие молодые люди в существование Бога почти не верили, рождение нового человека всегда отождествлялось с потусторонним, не материальным явлением. Это было проявлением Божественным. Не нашим советским, а полулегальным, полузапретным – Его делом. В этом узле связывалось, казалось, несвязываемое – противоречащее друг другу – да и нет. Как-то увязывалось в одно и вера, и безверие. Но именно к рождению человека, к этому таинству, к этому Промыслу, как-то привязывалось это несоответствие. Наверное, это и есть несгибаемый дух Веры, всегда живущий в русских, даже в неверии – верить.