Лена Романова - Старая дева

Он объяснил, что едет наугад, не зная, как встретит его столица, и можно ли будет там зацепиться. Что он понятия не имеет, где будет жить и насколько хватит его небольших сбережений. Учебу ему оплачивает больница, но квартира, еда, проезд – все эти траты лягут на его плечи. Он вынужден будет вести очень скромную жизнь, ограничивая себя во всем, работать где придется, чтобы выжить. Он совершенно не представлял, что стану там делать я.

Я тоже не представляла. Да мне и не был нужен этот город. Разве что так, в виде экскурсии, на месяц, не больше. И то при наличии денег, чтобы можно было все объездить и все посмотреть. Собственно, Москва пленяла меня только своим громким именем, ведь я была даже не из Омска, а из провинциального поселка. Для меня жить в Омске – уже было круто. Мне просто доставляло удовольствие представлять, какие лица будут у знакомых, когда они узнают, что я теперь в Москве. Так высоко еще никто не замахивался. Подружки, вышедшие замуж, возвращались в родные городки и поселки, или оставались в Омске, или отправлялись за мужем по гарнизонам, не ведая, куда их занесет судьба. У меня был такой замечательный, такой уникальный шанс поехать в Москву, а Максим не брал меня с собой.

Ну ладно, размышляла я, к черту Москву. Он мог поехать куда угодно: в Самару, Волгоград, Новосибирск. Разве я не последовала бы за ним? Нет, не столица меня прельщала. Столица была для красного словца. Для понта. Я не мыслила дальнейшей жизни без Максима. А он свою без меня мыслил. И, видимо, очень хорошо, если даже не подумал о том, чтобы пробиваться вместе. Я жалела, что вместо Москвы его не послали учиться в какой-нибудь Урюпинск. Тогда я бы непременно увязалась за ним и в этой глухомани сумела бы доказать свою любовь и преданность. В Урюпинск я бы могла поехать даже без его согласия, как жена декабриста. Сняла бы квартиру, нашла работу. В Москве этот номер провернуть не удастся. Москва – слишком большой, слишком опасный, слишком непредсказуемый город. И в нем он не будет чувствовать себя одиноким. Ведь там столько возможностей развеять тоску.

Эти возможности не давали мне спать ночами. Я видела длинноногих девиц, бары, казино, лимузины… Елки-палки, он же идеальный мужчина, у него же нет недостатков, конечно, его окрутят в два счета! Я страдала от ревности, и страдания мои были вдвое тяжелее оттого, что я не могла ему в них признаться. Нельзя говорить мужчине о своей ревности, чтобы он не заподозрил в тебе слабую нервную особу, недостаточно уверенную в себе. Мужчины не любят ревнивых женщин. Мужчины бегут от ревнивых женщин. Но заставить себя не ревновать мне никак не удавалось.

Порой я сомневалась, что он вернется из этой самой Москвы. Я еще раз попыталась завести разговор о совместном будущем, стараясь уверить его, что не стану ему обузой, что пойду работать и вообще займусь делом, что не боюсь трудностей. Это был, конечно, блеф. Трудностей я очень боялась. Если бы я их не боялась, то, может быть, вообще бы не собиралась замуж, начала собственное дело, сделала карьеру и обеспечила себя материально. Где работать в Москве, я тоже представляла себе крайне смутно, а поскольку опыта работы у меня вообще не было, то все еще больше усложнялось. Тем не менее желание следовать за Максимом и разделять его путь было искренним. Но и в этот раз он не захотел меня слушать.

– Ты пойми, – отмахнулся он, – эта затея еще вилами на воде писана, меня могут не отпустить, могут отказаться оплачивать учебу… И вообще до отъезда еще полгода, что ты поднимаешь шум раньше времени!

– Тогда не езди никуда и останься со мной, – попросила я.

– Всегда мечтал провести жизнь возле женской юбки! – разозлился Максим. – Вечно вы, женщины, пытаетесь опошлить самые благородные затеи! Знаешь, если из некоторых мужчин и получились отважные воины, путешественники и герои, то только потому, что они не поддались на женские слезы и слюни и не остались разводить кактусы на подоконнике. А я не желаю разводить кактусы, я врач и мое дело – служить людям.

Я тогда не поняла, что эта внезапная злость относится не ко мне, а к маме, просто я оказалась под рукой. Я ушла в слезах. Дня три отсиживалась дома. Думала, он меня потеряет, поймет, как я ему дорога и бросится извиняться. Но он не звонил. Я нарочно задерживалась после университета в читальном зале, чтобы он встревожился, когда придет меня встречать. Если бы у нас в общежитии был телефон, я сидела бы возле него. Но телефона не было, и я не отходила от окна, высматривая знакомую фигуру. Я рыдала в подушку, пугая себя тем, что все кончено, что его любовь оказалась короткой вспышкой страсти, что я ему не нужна ни здесь, ни в Москве, что я где-то недоиграла или переиграла и спугнула его.